вещицу непринужденным жестом. Облажался - скотча не заметил. Латышев спрашивал: «Может не надо?», но браток не поленился, отковырял муляж от столика, ломая ногти. И только потом понял, что вытащил пустышку.
- Это АОНы для лохов, - усмехнулся Латышев в ответ на выжидающий взгляд братка. - Для конкретных пацанов с деньгами я АОНы в сумке держу.
Пришлось отдать. А сосед по контейнеру, посмотрев вслед уходившим браткам, покрутил пальцем у виска:
- За такие дурацкие шутки пулю в живот получить - нефиг делать.
- Да брось. Он не понял, что это шутка.
К полудню Латышев так продрог, что не сумел толком отсчитать сдачу покупателю - пальцы не гнулись. И, в отличие от соседа, не мог даже тяпнуть сто грамм, потому что был за рулем. Чай в термосе кончился, и Латышев, улучив минуту, сбегал в разливуху - погреться и выпить кофейку с холодным черствым пирожком. На обратном пути видел, как братки сцепились меж собой, пальнули раза два в воздух - толпа прянула в стороны, сминая продавцов вместе со столиками, кто-то дурным голосом заорал «Ложись», и многие послушались, падая в грязь.
Под конец дня Латышев подсчитал доходы - неважно выходило. Но все равно больше, чем мама зарабатывала в месяц. Она тут вздумала взять еще и ставку уборщицы - стоило большого труда убедить ее в том, что это ну никак не поможет семейному бюджету. Лучше бы с внучкой сидела… Паршивый оказался день. У соседки - наемной продавщицы, студентки - срезали поясную сумку с дневной выручкой. Она ревела - еще бы, ей теперь полгода бесплатно работать. Латышев часто встречал здесь плачущих женщин: украли, кинули, развели… Женщин он особенно жалел - наивных, которые не понимали, куда суются. Потому никогда не брал на рынок жену, хотя она была бы рада ему помогать. И когда он собирался запирать контейнер (сосед уже уехал), а толпа давно схлынула, к Латышеву подкатил мужичок в засаленном петушке и потертой куртке. Мелкий такой, суетливый. И с желанием похмелиться на лице. - Слышь, парень, купи у меня кой-что, - мужичок заглянул в лицо снизу вверх, по-собачьи. Но Латышеву почему-то померещилась странная хитринка у него в глазах. - Вали отсюда, - огрызнулся Латышев. - Достали… - Я серьезно. Во, погляди, - он полез в карман, в котором зазвенели монеты (Латышев уже и забыл, что деньги могут быть не только бумажными), и выудил юбилейный советский рубль. - Во, сто двадцать лет со дня рождения Горького! - Потрясно. Даже доллара не дам. - Погоди. Это не простой рубль, а неразменный. Можешь его хоть тыщу раз продать, а он обратно к тебе вернется. А стоит он три бакса. Вот и считай… - Три бакса он не стоит, - Латышев вдруг развеселился. - И что же ты за него хочешь, пропащий бес? - Не, я не бес. Пропащий - это ты верно заметил. Но не бес. А хочу всего ничего - пятьдесят баксов. - И много ты за день неразменных рублей продаешь? - спросил Латышев, усмехаясь. - За выходные - штук пять или шесть, если повезет. - Неплохо. И где ты их берешь? - Все честно, не думай. Знаешь, наверное: если в полночь выйти на перекресток и принести дохлого черного пса, то черт обменяет его на неразменный рубль. - Да не может быть! - рассмеялся Латышев. - Что ржешь? Знаешь, сколько тут собак вокруг рынка бродит? Вот я и наладил… обмен, так сказать. А чё? Душа уже пропала, чего теряться? - Так ты мне его продашь, а он к тебе назад вернется? Так, что ли? - Не, все честно. Я тебе дарю рубль, а ты мне - пятьдесят баксов. Никакой продажи. - Договор дарения кровью не надо подписывать? - Ни-ни… За все… уплочено. Так как? Возьмешь? - Неа, - ответил Латышев. - Но идея интересная. Это тебе не тушенка из стратегических запасов…
За квартал от поворота к дому образовался затор - проспект перекрыли вроде как из-за аварии. Машин было не много (суббота), потому, наверное, гаишники и не спешили. Латышев постоял немного в надежде, что объезжать не придется, и даже вышел поглядеть, что к чему. Надежда оказалась напрасной: посреди перекрестка толпились милицейские жигули и скорые, а на носилки грузили то, что соскребали с асфальта - похоже, тут взорвалась машина с изрядным числом пассажиров. Люди гибнут за металл? В последнее время это стало даже привычным… Латышев присвистнул и хотел вернуться к своей «копейке», как вдруг заметил припаркованную у перекрестка двадцать четвертую «Волгу», а возле нее - грузного человека в сером пальто и шляпе. Тот просто стоял и смотрел, опустив руки в карманы. Он ни во что не вмешивался. Он только наблюдал.
К полудню Латышев так продрог, что не сумел толком отсчитать сдачу покупателю - пальцы не гнулись. И, в отличие от соседа, не мог даже тяпнуть сто грамм, потому что был за рулем. Чай в термосе кончился, и Латышев, улучив минуту, сбегал в разливуху - погреться и выпить кофейку с холодным черствым пирожком. На обратном пути видел, как братки сцепились меж собой, пальнули раза два в воздух - толпа прянула в стороны, сминая продавцов вместе со столиками, кто-то дурным голосом заорал «Ложись», и многие послушались, падая в грязь.
Под конец дня Латышев подсчитал доходы - неважно выходило. Но все равно больше, чем мама зарабатывала в месяц. Она тут вздумала взять еще и ставку уборщицы - стоило большого труда убедить ее в том, что это ну никак не поможет семейному бюджету. Лучше бы с внучкой сидела… Паршивый оказался день. У соседки - наемной продавщицы, студентки - срезали поясную сумку с дневной выручкой. Она ревела - еще бы, ей теперь полгода бесплатно работать. Латышев часто встречал здесь плачущих женщин: украли, кинули, развели… Женщин он особенно жалел - наивных, которые не понимали, куда суются. Потому никогда не брал на рынок жену, хотя она была бы рада ему помогать. И когда он собирался запирать контейнер (сосед уже уехал), а толпа давно схлынула, к Латышеву подкатил мужичок в засаленном петушке и потертой куртке. Мелкий такой, суетливый. И с желанием похмелиться на лице. - Слышь, парень, купи у меня кой-что, - мужичок заглянул в лицо снизу вверх, по-собачьи. Но Латышеву почему-то померещилась странная хитринка у него в глазах. - Вали отсюда, - огрызнулся Латышев. - Достали… - Я серьезно. Во, погляди, - он полез в карман, в котором зазвенели монеты (Латышев уже и забыл, что деньги могут быть не только бумажными), и выудил юбилейный советский рубль. - Во, сто двадцать лет со дня рождения Горького! - Потрясно. Даже доллара не дам. - Погоди. Это не простой рубль, а неразменный. Можешь его хоть тыщу раз продать, а он обратно к тебе вернется. А стоит он три бакса. Вот и считай… - Три бакса он не стоит, - Латышев вдруг развеселился. - И что же ты за него хочешь, пропащий бес? - Не, я не бес. Пропащий - это ты верно заметил. Но не бес. А хочу всего ничего - пятьдесят баксов. - И много ты за день неразменных рублей продаешь? - спросил Латышев, усмехаясь. - За выходные - штук пять или шесть, если повезет. - Неплохо. И где ты их берешь? - Все честно, не думай. Знаешь, наверное: если в полночь выйти на перекресток и принести дохлого черного пса, то черт обменяет его на неразменный рубль. - Да не может быть! - рассмеялся Латышев. - Что ржешь? Знаешь, сколько тут собак вокруг рынка бродит? Вот я и наладил… обмен, так сказать. А чё? Душа уже пропала, чего теряться? - Так ты мне его продашь, а он к тебе назад вернется? Так, что ли? - Не, все честно. Я тебе дарю рубль, а ты мне - пятьдесят баксов. Никакой продажи. - Договор дарения кровью не надо подписывать? - Ни-ни… За все… уплочено. Так как? Возьмешь? - Неа, - ответил Латышев. - Но идея интересная. Это тебе не тушенка из стратегических запасов…
За квартал от поворота к дому образовался затор - проспект перекрыли вроде как из-за аварии. Машин было не много (суббота), потому, наверное, гаишники и не спешили. Латышев постоял немного в надежде, что объезжать не придется, и даже вышел поглядеть, что к чему. Надежда оказалась напрасной: посреди перекрестка толпились милицейские жигули и скорые, а на носилки грузили то, что соскребали с асфальта - похоже, тут взорвалась машина с изрядным числом пассажиров. Люди гибнут за металл? В последнее время это стало даже привычным… Латышев присвистнул и хотел вернуться к своей «копейке», как вдруг заметил припаркованную у перекрестка двадцать четвертую «Волгу», а возле нее - грузного человека в сером пальто и шляпе. Тот просто стоял и смотрел, опустив руки в карманы. Он ни во что не вмешивался. Он только наблюдал.