Мехдан откидывается, стул под ним скрежещет. — Ты… в смысле? При чем тут?..

— Я аш-два-о, — заявляет Павел, и становится ясно, что говорит он как глубокий старик.

— Слыхали о таких?

— Аш-два-о, — повторяет пораженный Мехдан.

— Что это? — шепчет Тро.

— Ну, хэ-хэ-о же, — объясняет Мехдан. — Сокращение. От Hela Heba Oakville. Оквилл это город, в Канаде, что ли, где у них были лабы…

— А Хэла и Хэба?..

— Это Henrietta Lacks and Hayflick Barrier, — выдает Мехдан. — Неважно. Он из первых имморов. У него сома-клетки, прикинь, постоянно наращивают теломеры. Вечный биологический двигатель. Я думал, таких уже и не осталось. Ну, все в кибы перекинулись. А ты решил не…

Нога все еще на столе.

— Этот корп, ну, «Хэ-хэ-о», его же того, — продолжает Мехдан уже менее уверенно. Тро, это большая человеческая трагедия. Я думал… Ну конечно. Тебя пытали, да?

Павел качает головой.

— Кому это было нужно? Вам там, в столицах, не понять. Меня отобрали по программе — подходящие гены. Отвезли в Канаду. Потом, когда их подорвали, отправили обратно. Это было в двадцать третьем, тогда сами знаете, что началось, стало не до нас. Я пытался жить… как раньше. В первый же день меня избили. В первый же.

Это чистая правда. И не только в первый. Ненависть к имморам простых смертных в те времена не знала предела. — А это? — спрашивает Тро, кивая на ногу.

— А это просто. Поймали, привязали. И — пилой…

Павел умолкает.

— Варвары, — говорит Мехдан. — Сволочи. Их хоть наказали? Какие сволочи. Но, с другой стороны… С Волей все по-другому. Зависть исчезнет, потому что Воля — это бессмертие для всех. Скажи, Тро? Не как у курцвейлианцев: у них это обычная пирамида, фуд-маркетинг, все для этих их священников. И не как у кибов, совсем не так дорого. Воля — это типа биологического компьютера. Мы с ним уже три года живем, вживляется вот сюда, — Мехдан ткнул себя в правую грудь, — и он типа управляет твоими процессами. Дает телу волю к жизни, делает так, что ты перестаешь хотеть того, что тебе самому же и вредно. Приживается гарантированно.

— Вы коммивояжеры, — констатирует Павел, убирая ногу со стола. — Зря.

— Что зря?

На заднем плане часы на ратуше бьют семнадцать ударов. В «Незабудку» уже стекаются люди. Они устали после рабочего дня и хотят культурно отдохнуть. Все как всегда. Во Взморске все как всегда. Я, официант Юрий, смотрю в их лица. Первыми заходят парикмахер Василий с женой, домработницей Катериной, пенсионерка Настасья, бухгалтеры Никанор и Владимир. Не переставая беседовать о делах, они рассаживаются вокруг Павла и этих двоих, которые пришли дать нам Волю.

— Не выйдет, — говорит Павел. — Во Взморске имморов не любят. Здесь никто и никогда не станет иммором.

— Но почему? — опешивает Мехдан.

— Вы слышали о проекте «Тенёта»?

Тро явно не слышала. А вот Мехдан — слышал. Он оборачивается. Он бледнеет. Потому что мы — повсюду.

— Меха… — пугается Тро его реакции.

Я, официант Юрий, уже у стола. Павел смотрит на меня со смешанным выражением. Это и страх, и гадливость, и еще что-то вроде любопытства, не убитого грузом прожитых и непрожитых лет.

— Мы не желаем физического бессмертия, — говорим мы устами моими, то есть официанта Юрия, — потому что это извращение естественного порядка вещей. Мы не желаем его ни биологическими, ни технологическими методами. У нас есть иное, естественное бессмертие — души.

— Их сознания загружены в единую сеть, — объясняет Павел. — Тела умирают, а сознание остается в сети. В системе.

— Их? — Мехдан еще не осознал. — Их всех? Стариков? Детей? Господи… А ваше?

— А мое — нет. Я — иммор. У меня свой крест.

Мы смотрим на Павла глазами официанта Юрия, пенсионерки Настасьи, домработницы Катерины и так далее. Когда мы стали единым целым, мне, официанту Юрию, было десять лет. Я помню иммора Павла с детства. До десяти лет я думал, что пьяные взморцы действительно отрезали ему ногу. Только когда память индивидов, их тайны, их дно души открылось всем нам, мы узнали то, о чем мой отец, хирург, знал всегда, — но только он один. О том, как однажды Павел, избитый в кровь, вывалянный в дерьме, пришел к нему, упал на колени и попросил, рыдая, ампутировать ему здоровую ступню.

Кто захочет обижать калеку? Даже если он бессмертен. Он заплатил свою цену, в конце концов.

— Не хочешь к нам? — спрашиваем мы Павла в который уж раз.

— Нет, спасибо, — говорит он. — Я как-нибудь сам.

Ну да, у него впереди — вечность.

— Ну а вас мы не приглашаем, — обращаемся мы к Мехдану и Трогле. — Мы настаиваем на том, чтобы вы немедленно переселились в наш славный городок и зажили простой и достойной человека жизнью. Работали на нормальных работах. И стали с нами одним целым, разумеется. А от Воли мы вас избавим. Уж как-нибудь. У нас отличная клиника. Специалисты с многолетним, мы бы сказали, многожизневым стажем. Грокаете?

Мехдан и Трогла молчат.

— Или… — говорим мы.

— Или? — переспрашивает Мехдан с надеждой. Все кафе встает.

Кроме иммора Павла.

Ему можно — он все-таки калека.

— Или, — произносит Павел свою коронную фразу, глядя в стол, — жители Взморска покажут вам наше прекрасное, исправно разрастающееся кладбище.