- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (27) »
напустить на себя деловитость, как ни уговаривала себя казаться собранной и бдительной на случай возможных путевых приключений, а все же, увидев никогда не виданные лиственничные рощи, нежнохвойные, пронизанные солнцем острова лиственниц, она попросту окосела… Бесподобная красота! Тут в скором времени потянулись холмы, заросшие вовсю цветущим незнакомым кустарником.
— Чий… — однословно выразился шофер.
— Чий? — с серьезным лицом повторила Устинович.
— Чий.
Ей было смешно — по-человечески сказать не могут, стали по-птичьему. Но шоферюгу ничем не проймешь. Не улыбнулся, даже глазом не повел.
Лиственничные рощи сменились сосновым бором на песчаных дюнах. Потом пошли могучие кедры. И мох и камень…
— Тайга — она тайга и есть, — заметил Володя.
3
Разговорился он только на речной переправе. Паромщик собирал по шести рублей с машины. Галина догадалась и уплатила вместо шофера. Володя закурил, повеселел. Они стояли у перекладины. Глубокая вода плескалась в отдававших смолой досках баржи. Витой трос поскрипывал, маслянисто поблескивая в деревянных уключинах. Невдалеке поворачивались мохнатые, мягкие горы, покрытые ельником. — А не боисся? — спросил Володя без всяких предисловий. Вот оно что! Хоть он помалкивал и дергал носом, а способен вникнуть в обстоятельства чужой жизни, в чужие переживания. Галя с интересом посмотрела на него, он даже показался ей занятным. — Я мышей боюсь, — сказала Галя, — и еще кур. А больше никого не боюсь. — Нарядят вас рейку таскать… по тайге, — намеком пригрозил Володя. — Мы на практику едем. — А если рабочих нет — что начальству делать? — Куда ж они делись? И тут Володя соорудил самую длинную фразу за всю дорогу. — Не доезжая Чалого Камня двенадцать километров, просеку рубят, шлейф подают к тоннелю, там валовая работа, туда и наших сманили. Там и шоферы на самосвалах. В две смены. Не то что у нас… А у нас машина на побегушках. — Что ж не уйдете туда? — Я кадровый. — Это звучит гордо, — согласилась Галя. Но в том, как ответил шофер, донеслось до нее дуновение той незнакомой жизни, куда она смело вторгалась со своим Дорджей. Что-то их там ждет, в самом деле? — Комариков у вас там, поди… всю душу выпьют? — Этого нету. Ни комара, ни мошки. У нас места высокие. — А что у вас есть? — А чего надобно? — Волейбольный мяч? — Есть. — Речка? Купаться… Володя ухмыльнулся и дернул носом. — Гитара? Таких вопросов он не ожидал. Впервые ожило его калмыковатое лицо, измазанное потеками пота и пыли. — Ну-ка… А ты споешь? Но Галине для ощущения полного торжества над неизвестностью, подстерегавшей впереди, этого показалось недостаточно. — А что еще у вас есть? — властно спросила она. — Малины много на гарях, — подумав, ответил Володя. Он повернулся лицом к парому, раскинул руки на перекладине и, уставясь в лоснящийся круп каракового мерина, стоявшего в упряжи, развязно сказал: — Везет вам, студенты! С Летягиным будете работать. Он из нашей партии с весны не вылазит. — А кто это? — Главный инженер проекта… Сподвижник самого Олешникова. — Ну?! Сподвижник? — переспросила Галя. Ее удивило такое словечко в устах таежного шофера. Ей хотелось отыграться за все предыдущее. Та странная тревога, которую она пережила при расставании с Москвой, когда ей казалось, что кто-то насильно втолкнул ее в вагон, полный неведомых монголов, и какую снова испытала в пустой схватке с бесчувственным шофером, сейчас оставила ее. Ей уже было не тревожно, а весело оттого, что впереди ждут люди — пусть незнакомые, но с «подачей» и «гасом», барахтаньем в речке, гитарой, со своим достославным Летягиным — сподвижником какого-то уже абсолютно загадочного Олешникова. — А кто такой Олешников? Володя не заметил ее насмешки и вызова. Он снова следил за водой, медленно сплывавшей вдоль борта, за вереницей ласточек… Они ложились над сонной протокой и, электрически сверкнув концами сотен крыльев, взмывали вверх. — Олешников был в тайге большой человек… — Понятно, хоть и не очень. Ну, а Летягин, значит, его сподвижник? — Сподвижник. — Наверно, с виду скромный, неказистый? — допытывалась Галя. Весь этот разговор на допотопном пароме, за тысячи верст от Москвы, забавлял полным взаимонепониманием: она дразнит, он всерьез. — Неказистый, скромный, — слово в слово подтвердил Володя, не вникая в дурашливое настроение москвички. — В субботний вечер начнем пельмени лепить на всю партию — это уж Иван Егорыч!.. Лучше нет пельменей летягинских! «Шумел камыш…» затянет — во́ голос!.. Устинович глянула на Дорджу и рассмеялась. — Так бывает и в театре: ожидаешь увидеть героя, сподвижника, а он простой и скромный, даже пельмени лепит. Ей хотелось и Дорджу растормошить, чтобы улыбнулся, но он только скулы натянул. — А что такое спод-виж-ник? И когда Галя шутливо-возвышенно объяснила значение непонятного слова, он записал его в свою книжку. Дорога зигзагами одолела гористый подъем у Чалого Камня, и только машина въехала в улицу хмурого села, как начался ливень с ветром, да еще в ущелье, где, верно, всегда свирепый сквозняк. Галина ждала, что шофер подвернет к первым попавшимся воротам, но он даже и не подумал. В косых полосах ливня они мчались вслепую вдоль вымерших дворов. Ошалевшая курица опрометью бежала к сараю, цыплята, точно комочки пуха, летели за нею. Сквозь щели в дверцах стало заливать, и тотчас руки Дорджи бережно накрыли Галю со спины замшевой курткой. Еще минута — и ее голову пригнула тяжелая баранья шапка, которую Дорджа вытащил из мешка. — Кто он тебе: муж или, жених? — беззастенчиво крикнул Володя. Он все подмечает, вот так сундук! Галя снизошла к его любознательности: — Ни то, ни другое! Ошибся!.. Наверно, шофер не поверил. Она лихо крикнула, но голос ее утонул в раскате грома: — Ну, хочешь, сойдемся на женихе-е-е!.. На обрыве, ниже дороги, сидели в потоках ливня белые гуси — штук двадцать. Вот кому нипочем! Они точно литерную ложу заняли в театре: их шеи, тягучие, прямые, однообразно повернуты навстречу порывам грозы. На сцену глядят! От этого мгновенного впечатления Галина рассмеялась. Володя и тут не понял и крикнул: — Эк они, ласточки, наворожили!.. И-их, как дает! И еще час, верно, мчались под дождем. Чалый Камень — глубокая расселина в косогоре, свинцово-серая ижица, в которой роились молнии. Было страшно на перевале, потому что в свете молний Володя показал на минные штольни взрывников. А вдруг там полный заряд — и как ахнет!.. В пелене дождя- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (27) »