Блонди Елена ВОТ РОЗА…

Посвящается Игру

«— Ой!

— Что с тобой?

— Влюблена!

— В кого?

— …»

Считалка из очень детской игры

«Делатели воспоминаний — особая порода людей, остро ощущающих гармонию мироздания и имеющих смелость внести тот самый, единственно верный штрих — поступок, творение, слово, определение места предметов — который необходим для того, чтоб музыка сфер зазвучала, снова и снова. Жить по-другому они не умеют, храни их Господь»

Из рабочих тетрадей Михаила Финке, датированных 1979 годом

Лоре всегда хотелось розового варенья. Она читала о таком в старой книге персидских сказок и мысленно видела его — прозрачные розовые лепестки в светлом сиропе, тают на языке, оставляя во рту яркий аромат, который сильнее нежного лепесткового цвета.

Первое «не так» появилось, когда Инна показала в маленьком дворе темный куст, усыпанный желтыми с лихорадочным румянцем крупными розами:

— Это чайная роза. Ну, из которой розовое варенье. У меня бабушка варит.

Лора потрогала растрепанный цветок, теплые лепестки вяло посыпались, застревая на жестком зеленом глянце. Убрала руку — из-под рыхлого кочанчика сбежал, повисая на паутинке, прозрачный паучок.

— Вкусное? — спросила с надеждой, примеряя внезапный бледно-желтый к тому, нежному розовому, придуманному.

Инна пожала худыми плечиками, с одного падала на локоть широкая лямка черного передника.

— Да не очень.

И вдруг сморщила короткий ровный нос, тряхнула каштановыми волосами.

— Ба!

Когда, после пятого урока, она потащила Лору к себе, попить вишневого компота, то, как делала всегда, стащила с конского хвоста тугую резинку и, поставив на траву дипломат, аккуратно взбила волосы попышнее, протягивая их по плечам и груди длинными пальцами музыкантши.

Лора снова удивилась. Как это — розовое варенье «не очень». Так не бывает. Это все равно что сказать — мне не нравится радуга. Или — белоснежные крутые облака.

— Ба! — кричала Инна, широко и оттого некрасиво шагая, так что коричневый подол натягивался, и коленки становились похожими на кузнечиковые, — ба! А дай нам с Ларисой варенья, а? Ты где?

Лора послушно влеклась следом, не успевая смотреть под ноги. Во дворе Инны было всегда интересно, может быть, потому что сама она жила в квартире, а там что — двери да окна, коридорчик в обоях. А тут — плитчатый двор под виноградом, будка со спящим в ней лохматым Пиратиком, гнутый смешной кран рядом с кустом крыжовника, каменные ступени, серые, к деревянной двери в облупленной синей краске. И пристроенная к беленому дому веранда, сплошь забранная ромбиками и квадратами стекол. Лоре всегда казалось, там, за этими ромбиками должно быть сплошное волшебство. Но там была длинная пустота, с одной стороны ею владел стол под линялой клеенкой, а на нем — батареи банок и бутылок. И на пол кинут половичок из косматых тряпичных лент.

— С розы! — продолжала взывать Инна, исчезая за побеленным углом, где начиналось царство бабушки Гали: приземистая летняя кухня-времянка, за ней — проволочный забор с калиткой в огород.

Огород Лора не любила, в нем уж точно никакого волшебства — картошка и морковка, линии проволоки, за которыми пустырь, потом школьный стадион, и на нем — все еще пацаны со своим футболом.

— Из розы, — по серым ступеням спускалась, поправляя цветные воланы на вырезе блузки, мама Инны, тетя Ирина. Стройная, темноглазая, с круглыми щеками, чересчур, по мнению Лоры, румяными, и глаза такие — вечно немного красные, будто плакала только что.

— Вернее, из роз, варенье — из роз. Мы же не говорим, из яблока. Или — с яблока. Да, Лорочка?

Лора была благодарна тете Ирине за то, что не Лариса (пацаны не уставали, орали с первого класса «Крыса-Лариса») и потому улыбнулась, кивнула, соглашаясь. Хотя, как это — из роз. Какой-то получается извоз, изроз.

— А лучше всего сказать — розовое варенье, — будто услышала ее мысли тетя Ирина, осторожно поправила темные волосы, взбитые кудрями, и пошла к воротам, четко ступая лаковыми белыми лодочками.

— Бабушка сказала, на столе, где все, — Инна снова выскочила, с парой яблок в руке, показала яблоками на облезлый стул у виноградной извилистой лозы.

— Кидай сумку, пошли на веранду. И чай там сделаем.

Лора послушно сунула мягкую сумку на стул, усадила, как плюшевого медведя — та все время заваливалась набок. Бархатный стул во дворе — это тоже было смешно и немножко волшебно. Будто он убежал. Или прогнали. Когда она в первый раз пришла к Инне в гости, то потом представляла себе всю-всю домашнюю мебель в непривычных местах, под небом, а не под потолком. Кресло, укрытое ковриком с помпошками — на перекрестке со светофором. Телевизор на песке рядом с морским прибоем. Или идешь-идешь в лесу, и вдруг — диван. С подушками. Девочка, а девочка, посиди на мне, устала, наверное… Тут просилась на язык обычная детская страшилка, только вместо черной руки или красных кровавых туфелек был диван, и наверное, придется рассказывать, как он душит подушками опрометчивых девочек. Но диван среди орешника становилось Лоре жалко, тем более, ни разу не рассказав, она понимала, ее понесет, — расскажет, уж так расскажет. Сама напугается. Обратно дороги не будет, придется дивану жить в страшной рассказке.

— Инночка, чашки вымоешь, и чайник потом на место, — калитка в воротах открылась, закрылась, мелькнули над беленым забором темные кудри, — добрый день, Светлана Петровна, вы в магазин? А я вот…

На длинной веранде Лора, как делала всегда, прошла мимо стола в самый конец, разглядывая ромбики и квадраты, и теперь через них казалось — волшебство там, во дворе под виноградом. Инна перебирала пыльные банки, наклоняя их и рассматривая темные бочки. Вишневое, алыча, яблочное.

— А. Вот. А я буду с вишни, оно кисленькое такое.

На плитке с лохматым пестрым шнуром заскрежетал донышком чайник. Лора приняла в руки тяжелую литровую банку, разглядывая коричневую муть, что слоилась прозрачными неприятными плоскостями. Инна, отбрасывая на спину длинные волосы, отобрала банку, подцепила край жестяной крышки консервным ключом.

— Ложки там, в столе. Надо руки помыть, смотри, пыли сколько. А Руся мне сегодня плевал на парту бумажки, придурок такой. Я его линейкой по башке, а он еще харканул на пол, гад, ну, я бросила сверху промокашку, а Наденька орет, Шепелева, сейчас убирать будешь. Как он мне надоел, чучело противное. Мама мне, ах, Инночка, он, наверное, в тебя влюблен, конечно, влюблен… какие-то они,