Он бушевал и бесновался на улицах и во дворах, стучался в двери и окна, сотрясал крыши и пригибал деревья.

Стойко стряхнул со штанов табак и пепел, запер на засов входную дверь и пошел спать. Дети последовали за ним. Спали все вместе на нарах. Руса прильнула к матери, а мальчишки улеглись по другую строну, возле отца, у самого окна, и укрылись ковром.

Скоро во всем доме наступила тишина. А шальной ветер по-прежнему носился по селу из конца в конец. Деревянный домишко скрипел и трещал, словно утлое суденышко в бушующем море.

Георгий долго не мог уснуть: его не покидала мысль о старом предании и о молодых побегах.

«Может, и вправду такое случилось?..»

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Все в доме спали глубоким сном, хотя па улице давно уже было светло. И кто знает, сколько проспали бы еще, если бы их не разбудил громкий и настойчивый стук в дверь.

— Эй, чорбаджи^[4] отворяй!

— Люди, вы живы там? Откройте!

Первой проснулась Стойковица, а затем и сам Стойко. Ветер выл с прежней силой, и они никак не могли понять, в их дверь стучатся или к соседям.

…Виууу! — стремительно проносился южняк и тотчас же исчезал где-то в ущельях Балкан. Потом возвращался и снова за свое: виууу, оууу! Совсем как человеческие стоны.

Стойковица затаив дыхание подошла к окошку. Ей показалось, будто па улице плачут дети: мамоо, меее, виууу!

— Стойко, Стойко! — испуганно шептала она. — Пойди-ка погляди, что там стряслось на улице. Не то дети плачут, не то ветер воет.

— Ветер… Ты что, не слышишь?

— В дверь стучатся, Стойко. Ну-ка встань, я боюсь отворять.

— Ох, какая же ты у меня трусиха! Неужто не слышишь, что ветер воет? Отстань. Дай еще подремать!..

Открыв дверь, Стойковица вышла в сени и снова прислушалась. На улице отчетливо звучал турецкий говор:

— Отворяйте вы, гяуры!^[5] Нечего прикидываться спящими. А то сломаем дверь и переколем всех, как ягнят. Живо отворяйте!

В дверь стали колотить еще громче.

Стойко вскочил с постели и быстро натянул штаны. Дети тоже встали, торопливо оделись и, подойдя к окошку, заглядывали в щели ставен. Ничего увидеть не удалось.

— Вы оставайтесь тут, — сказал отец, — а я выйду на улицу: посмотрю, что там такое, и узнаю, чего они горланят, эти ранние гости.

— Стойко, не смей выходить, — взмолилась жена, — ведь это же турки, не болгары… Я по разговору узнала.

— Ну и что из того, что турки? Я в своем доме хозяин!

— Папа, не ходи с голыми руками! — кинулись к нему мальчики. — Хоть нож сунь за пояс. А вдруг пригодится… Всякое бывает. Этим разбойникам верить нельзя.

— И я пойду с тобой, папа, — сказал Георгий и кинулся вперед.

Однако отец остановил его и сам направился к наружной двери; мальчишки последовали за ним. Стойко приник к зарешеченному маленькому оконцу в двери и затаив дыхание выглянул на улицу. Перед домом стояло несколько навьюченных большими корзинами лошадей. Из корзин высовывались головки маленьких, четырех-пятилетних детей; они протягивали ручонки и о чем-то просили плачущими голосами. Однако ветер выл с такой силой, что слов нельзя было разобрать.

От этого зрелища у Стойко мурашки побежали по спине. В корзинах везли детишек, словно ягнят на заклание. По их лицам и по отдельным словам: «Мама, мама!» — Стойко догадался, что эти малыши — болгарские дети. Это открытие повергло его и ужас. Однажды ему пришлось наблюдать, как гнали скованных одной цепью рабов, словно лошадей, но корзины, битком набитые детьми, — такого ему еще не приходилось видеть! В страхе он даже перекрестился и кинулся назад.

— Мария, прячь детей! Скорее веди их в убежище!

— Разве мы маленькие, папа, — отозвался Георгий. — Зачем нас прятать?

— Бегите, говорю вам! — прикрикнул Стойко. — Прячьтесь, пока они не ворвались. Оставьте меня одного, я сам буду с ними разговаривать.

Крики ва улице усиливались, стук в дверь становился все настойчивей. Мать прихватила небольшой узелок с едой, собрала детей и повела их перед собой к потайной дверке, выходящей на задний двор. Убежище находилось в лесу, и добраться до него можно было через соседские дворы. Когда надвигалась опасность, в этом убежище прятались все жители села.

Едва успела Стойковица выскользнуть с детьми в убежище, как затрещала наружная дверь и в дом вломились турки. Стойко их встретил в сенях. Он хотел было сказать им «милости просим», как велит обычай, но незваные гости накинулись на него с бранью:

— Почему не открывал, мерзавец?.. Ты где находишься?

— В своем доме, — спокойно ответил Стойко.

Высокий турок, сидевший на коне, ударил его арапником по лицу. Стойко попытался защититься, но другой пнул его в бок и разразился грубой бранью:

— Подлая тварь! Ступай приготовь нам поесть, иначе мы с голоду подохнем. Мы всю ночь в дороге, а он валяется в постели! Живо!

— Да принеси вон тем щенкам хлеба, а то в ушах звенит от их крика, — добавил другой. — Слышишь? Ну, поторапливайся! Нам еще сколько ехать — до самого Адрианополя!

Стойко засуетился, набрал во дворе охапку хворосту, развел огонь. «Чем раньше я накормлю их, тем скорее от них избавлюсь!» — думал он.

Всего турок было пятеро: двое — в доме, трое — во дворе. Они развьючивали лошадей. Дети в корзинах ныли, кричали, плакали, однако турки не обращали на них никакого внимания.

Наконец детей вытащили одного за другим из корзин и погнали в загон для овец.

Они притихли. Один турок вошел в загон и раздал им по ломтику хлеба с брынзой. Малыши жадно набросились на хлеб; они выпили по ковшику воды, принесенной турком, улеглись на мягкой соломе и тотчас же все уснули. Турок пересчитал детей! девять — семь мальчиков и две девочки. Что-то буркнув себе под нос, турок укрыл малышей рваной дерюгой и, выйдя из кошары, уселся на пороге дом караулить, пока гяур кормит его дружков.

Стойко пыхтел у очага, готовя еду, а турки, развалившись на рогожке, потягивали дым из чубуков.

Вот и обед готов — котелок куриного бульона и три миски яичницы, плавающей в сливочном масле, посыпанной красным перцем. Турки подсели к софре^[6] и стали с аппетитом есть. Хозяин стоял в стороне, следил за гостями и прислуживал им.

Турки ели молча. Вдруг от овчарни донесся крик. Проснулись дети. У Стойко сжалось сердце. Встретившись взглядом с пожилым турком, главарем этой шайки, он поклонился и сказал:

— Бей-эфенди^[7], позволь отнести малышам немножко еды! Они, наверно, голодны.

Перестав жевать, турок бросил сердитый взгляд на хозяина и