сказал:

— Сперва своих накорми, а потом уже о наших позаботишься.

— Моих детей нет дома. — Стойко старался говорить спокойно. — Они уехали с матерью в Сливен, в гости к своему дядьке. Я остался один… Поэтому, когда я слышу этих детишек, мне начинает казаться, будто это мои плачут. Разреши, бей-эфенди, приготовить им тюрю с брынзой?

— Ладно, — буркнул турок и снова стал есть.

Стойко тотчас же принялся за дело: снял с крюка над очагом котелок с кипятком, накрошил в него хлеба, брынзы, разлил теплую тюрю в две большие миски, заправил маслом, посолил и отнес детям.

В загоне было душно. Дети приникли к плетню и смотрели наружу, как голодные ягнята. Стойко попросил у караульного разрешения войти в загон. Догадавшись, что это делается с согласия главаря, тот не стал возражать.

Дети мигом окружили Стойко. Он дал каждому малышу по деревянной ложке и ласково сказал:

— Поешьте немножечко, милые мои воробышки, согрейте свои сердечки. Может, вспомните когда-нибудь дядю Стойко из Котела!.. Кушайте.

Но дети и без приглашения разместились вокруг мисок и стали жадно хлебать теплую тюрю. Стойко глядел на них с улыбкой, а по его щекам скатывались слезы.

Турки пробыли в доме весь день и решили остаться на ночь. Стойко сумел получить у их главаря разрешение отвести детей наверх — в просторную комнату, чтобы им было теплее спать. Согретые пищей и ласковыми словами доброго старика, малыши вдруг развеселились, начали играть и щебетать, как птенцы. После разговора со старшим из ребят Стойко догадался, что набрали этих детей где-то в Тырновском вилайете^[8]. Но куда их везут и что их ждет дальше, — об этом ничего узнать не удалось. Турки смотрели на хозяина подозрительно и ни на какие его вопросы отвечать не желали.

Всю ночь Стойко глаз не сомкнул. Он все время прислушивался, чтоб узнать, что делается в комнате, где заперли детей, и сердце его от горя разрывалось на части. Как им помочь? Как их спасти? Турки сменяли друг друга на посту перед дверью и не разрешали Стойко даже приблизиться к ней. Каждый ребенок сулил им немалые деньги. Распродав их, они сорвут солидный куш. Вот почему они охраняли этих несчастных, как барышник лошадей.

Утром турки стали собираться в дорогу. Они позавтракали, покормили детей и снова погрузили их в корзины. Стойко суетился вокруг корзин, раздавал ребятам хлеб, чернослив, орехи и приговаривал:

— В добрый час, детки… Храни вас бог!

Дети резвились в корзинах, радуясь тому, что их снова будут катать на лошадях…

Караван потянулся вдоль села по узким улочкам с булыжными мостовыми и скоро скрылся внизу, в ущелье.

— Господи боже мой! — крестился Стойко на пороге дома. — Надо же мне было увидеть такое на своем веку!

В это время у него за спиной послышался звонкий голос:

— Папа!

Стойко обернулся и увидел Георгия.

— Ты что тут делаешь, сынок? Разве ты не ушел с матерью в лес?

— Я остался, папа, тебя охранять. На чердаке сидел. Видел и слышал все.

Стойко со вздохом обнял сына и заплакал от радости и горя.

— Ты видел этих детей, сынок?

— Видел, папа. Куда они их повезли?

— В Анатолию, сынок. Наверно, распродадут там на базаре.

Георгий задумчиво опустил голову. В сломанную дверь притихшего дома устремились лучи теплого мартовского солнца.

ГАЙДУКИ

…Пускай всяк поймет, когда я, учитель Нено, переплетал эту книгу… Прискорбное было время. Тяжкие поборы. Детей хватали и увозили… Народ бедствовал.

Корзины с детьми исчезли за горами, в долине Фракии. Но встреча с маленькими невольниками оставила в сердце юного Георгия глубокий след.

Прошли годы. Дети Стойко выросли и разбрелись кто куда. Старший сын, Ради, женившись, переехал в село Еркеч, к своему деду, и теперь ходил в горах за стадом, кочуя из одной пастушьей хижины в другую. Второй сын, Стратил, взял себе в жены красивую статную котленку, срубил домишко из молодых дубков и остался жить и зарабатывать кусок хлеба в родном селе. А дочь Руса вышла замуж за парня из соседней слободы — такого же работящего и доброго, как она сама. Впоследствии, в 1821 году, у Русы родился сын, которого назвали Сыби. Этот Сыби, известный всем как Георгий Стойков Раковский^[9] стал потом славой и гордостью всей Болгарии.

Из всех Стойковых детей неженатым остался только младший сын, Георгий, которого за его большой рост прозвали Буюком, а иногда его звали и Мамарцем, как отца.

Георгию Мамарчеву исполнилось двадцать лет, когда в 1806 году Котел всколыхнула весть о том, что между Россией и Турцией объявлена война.

На сей раз сомнения быть не может — московец действительно размахнулся так, что едва ли кто-нибудь в состоянии остановить его. Но откуда она взялась, эта весть? Торговец какой-нибудь принес ее с берегов Дуная или гайдуки^[10] с Жеравненских гор — сказать было трудно. Во всяком случае, по домам и дворам упорно и настойчиво говорили о том, что дни османов сочтены. Кое-кто уже тайком точил ножи, чтоб, когда придут русские братья, присоединиться к ним и вместе выступить против ненавистных угнетателей.

Среди котленских юношей больше всех волновался Георгий. Он без конца рассказывал им о войне. И всякий раз невольно вспоминал про то, как турки в корзинах увозили детей. А сколько всяких других ужасов насмотрелся он в родном селе!

Поскольку здешние жители несли охрану горного перевала от разбойников, Котел был объявлен свободным, «солдатским» селом. Однако от этого котленцам жилось не слаще. Куда бы ни направлялись турецкие войска, они непременно должны были проследовать через Котел. Какие только отряды не проходили из Малой Азии. В село врывались пьяные и злобные делибаши и башибузуки^[11] — словом, всякий сброд, жаждущий крови и легкой добычи, налетал на село неожиданно, как вихрь врывался в дома, забирая все, что попадало на глаза.

Люди совсем отчаялись. Многие молились за то, чтоб у них под ногами разверзлась земля и погребла их заживо, только бы избавиться от неслыханных мук и страданий.

Георгий не раз говорил отцу:

— Папа, пожалуй, и я подамся туда, в Валахию и Молдову! Не в силах я больше терпеть.

— А что ты там будешь делать, сынок? С голоду помрешь.

— Буду работать в каком-нибудь имении. Мало ли на свете земли…

— Потерпи, сынок, — убеждал его отец. — Авось станет легче… Не одни мы бедствуем.

Георгий понимал, что его престарелым родителям нелегко расстаться с ним — ведь больше некому за ними присмотреть. Поэтому он на время смирился.

Однако весной 1806 года кровь в