между возмущенных членов бригады Малли, она чувствовала силу его присутствия, ауру, которая каким-то образом пульсировала в каждом городе Содружества, и разум божественной машины, протянувшийся к дну Колодца, распространившийся по рельсам, чтобы быть с ними в этот момент величайшей славы.

Иерарх вскинул голову, и воцарилась тишина. Его кожа блестела медью, а руки простерлись ко всем присутствующим, руки божественной машины, которая была, есть и будет во веки веков в этом мире и иных.

− Воззрите, − прошептал иерарх.

Простое слово эхом отразилось от стен шахты, задрожало в рельсах, отозвалось в груди Хочипиль, пока не заныло сердце.

− Грядет Эпоха Чудес. Да останутся мертвы древние боги, да будут алтари из чистой стали, да сохранятся кровь и дыхание в наших телах...

Шёпот литании повторялся снова и снова − и внезапно Хочипиль поняла, что в молитву влился рокот тысяч голосов, её собственный голос вознесся, славя божественную машину и Содружество, и она не могла остановиться, она стала такой же частью её, как Малли, как иерарх...

− Да останется солнце безмолвным, да будут наши молитвы выкованы в горнах и печах, да сохранятся кровь и дыхание в наших телах...

Слова повторялись снова и снова, тысячи голосов взрывали тишину Колодца, и даже воспоминание о Тецоке унеслось куда-то вдаль, стало бессмысленными словами, ибо как он мог он вообще надеяться бросить вызов такой силе, как мог он положить конец тому, что было, есть и будет?

− Да останутся пирамиды разрушены, да будем мы поклоняться делу рук наших, да сохранятся кровь и дыхание в наших телах...

Пирамиды. Тецока говорил...

Он...

Внезапно, оторвавшись от литургии, она увидела Тецоку. Он стоял с краю толпы на соседней тропе, одетый в цвета Двадцать четвертой группы Колибри. Он обнимал темнокожую женщину, целуя её губы, лоб, мочки ушей, и голос божественной машины затихал вдалеке, уступая место насмешливым словам Тецоки.

«Она была не всегда. Всё рожденное может умереть».

Подняв взгляд на Хочипиль, Тецока оторвался от женщины, и в краткий миг перед этим Хочипиль отчетливо увидела кровь на его губах, кровь, текущую из мочек женщины, раны, которые затягивались на глазах.

Кровь. Он... пьет кровь и использует её против общности машины. Но единственные существа, которые когда-либо питались кровью, единственные существа, которые когда-либо извлекали из неё силу...

Древние боги − которые все мертвы, повержены машиной, а их останки развеяны по пустыне, как пепел.

Когда она вернулась в свою комнату, уставшая от напряжения литургии, Тецока уже был там. Он расположился как дома, аккуратно, как солдат в походе. Ему удалось разложить вещи на клочке свободного места посреди беспорядка, и он втиснул своё долговязое тело между кухонной плитой и койкой. Казалось, даже в таких стесненных условиях ему до смешного удобно.

− Интересный городок, − произнес он. Его лицо было бесстрастным, губы тонкие, цвета бронзы − крови нигде нет, больше нет.

Но Хочипиль слишком устала и испугалась, чтобы притворяться, будто ничего не видела.

− Во имя машины, кто ты? В какую игру ты играешь?

Лицо Тецоки не изменило выражения.

− Не говори, что я тебя не предупреждал.

− Нет...

«Не о том, кто ты», − хотела она сказать, но слова не шли. Она попыталась ещё раз, но ощутила себя карликом по сравнением с громадностью того, что собиралась сказать.

− Ты мёртв, − наконец прошептала она, потому что это было единственное, что мог вместить её разум, в надежде, что он станет отрицать, что рассмеется над таким предположением. − Все древние боги мертвы.

− Кое-что трудно убить, − мрачно ответил Тецока.

− Машину? − спросила она, потому что это единственное пришло ей на ум. Бог, она стоит перед богом...

− Её тоже.

Наконец-то он не был насмешливым. Он неторопливо выпрямился и встал, пригнувшись под потолком, а его волосы чуть не запутались в железной проволоке. Его глаза спокойно, задумчиво встретились с глазами Хочипиль, и она увидела в их глубине синеву неба, пахнущую дымом благовоний, возносящихся ввысь, и прогорклостью крови, что стекает по желобкам с алтарей, орошает землю, смешивается с водой рек и озер.

В прежние времена это могла быть она, её бы уложили на алтарь, её бы разрезали обсидиановыми ножами, её сердце подняли бы во славу солнца. Её кровь. Он выпил бы её до капли, как пил кровь той женщины, и проявил бы не больше жалости.

В ней взорвалось что-то, долго державшееся в узде.

− Как ты посмел... как ты посмел прийти сюда, как посмел применить свою нечестивую магию и совершить кровавое жертвоприношение на виду у иерарха? Как ты посмел... − Она постаралась унять дрожь в руках и продолжила: − Ты хотя бы имеешь понятие, что они делают с теми, кого ловят на исполнении древних обрядов?

− Полагаю, такое не часто случается.

− Мы ещё помним последний раз. Они могут несколько дней сдирать кожу.

Она не сдержала дрожи, вспоминая крики, заполнявшие Колодец сверху донизу, заглушавшие даже стук рельсов.

− Ну, здесь такого не будет, − беспечно сказал Тецока.

− Почему ты так уверен?

Разве он не видел божественную машину, не присутствовал на литургии? Даже со своей кровавой магией он смог только разорвать один разум, на короткое время. Это такая малость.

Его голос был беспечным и надменным.

− Легенды правы: я жестокий, извращенный и порочный. Но я забочусь о своих.

− О своих?

Совсем как один из древних богов, которые смотрели на мир как собственники и всё присваивали. Легенды были правы.

Тецока вынул обсидиановый осколок и некоторое время смотрел на него.

− Вы забыли, разве нет? Что представляло собой жертвоприношение. Вы ничего не помните.

− Я помню достаточно.

Тела падают с алтарей, сердец так много, что они гниют в священных сосудах; крови столько, что желобки переполняются; кожа, которую небрежно сдирают и носят как одежду − и старые боги смеются с небес, не видя в человечестве ничего, кроме вен и артерий, ничего, кроме бьющихся сердец, ждущих, когда их сожрут целиком.

С чего она вообще подумала, что пригласить его к себе было хорошей идеей? Почему решила, что он сделает её жизнь лучше? Времена, которые он вернёт, – те, в которые ей меньше всего хотелось бы жить.

− Уходи, − сказала она, борясь с искушением ударить его по лицу. − Уходи из этой комнаты сейчас же и не возвращайся.

В глазах Тецоки вспыхнул гнев. Она ожидала, что он опять ударит её, а то и что похуже, поступит с нею так же, как с той женщиной, но он не сделал ничего подобного. Просто стоял − высокий, неподвижный, ожидая, когда её злость пройдет.

Когда Хочипиль успокоилась и больше