Мимо меня пронесся длинный блестящий лимузин с открытыми тонированными окнами. Внутри темноволосый красавец говорил по мобильнику, две блондинки с силиконовыми сиськами прижимались друг к другу. Люди с рекламных щитов – их одежда, тела выглядели гораздо ярче моих, их фигуры были гораздо лучше подчеркнуты в свете настенных фонарей. Совсем не похожи на «белый мусор», спиков, ниггеров и бродяг, что составляли большую часть Лос-Анджелеса, они многое значили для других людей.

Деньги − часть архитектуры этого города, и с этим приходится смириться, закрыть глаза, чтобы спрятаться от его великолепия. Но иногда осознание невозможно игнорировать, оно встает на дыбы и бросается тебе прямо в лицо. Словно желая убедиться, что ты не забыл, что все по-прежнему при тебе – паспорт, награда, и возможность, которой некоторые, особенные люди, могут добиться.

Я не мог оторвать глаз от лимузина, смотрел, как его габаритные огни уходят в ночной мрак, полный тайн и возможностей. Все, чего я хотел в этом мире – быть вместе с этими людьми, тихо ехать в мраморный дворец у морского берега. Стать равным им, обладать такими же или даже большими возможностями.

Жить достойной жизнью.

Но мне до этого было еще тысячи световых лет.

Теперь…

Я резко срезал на север, в сторону Фэрфакса^[7], и поехал прямо по Бульвару Закатов^[8].

Говорят, в семидесятые здесь было лучше, но мне тогда было всего пять, и жил я в другом месте. Яркие фасады, электрические вывески с известными названиями – «Рокси», «Вайпер Рум»^[9], «Виски-гоу-гоу». Здесь Джонни Депп, Дэн Экройд и многие другие любили собирать самых близких друзей. Именно здесь умер Ривер Феникс, а делегаты из других штатов, надев клетчатые рубашки, любили напиваться и цеплять шлюх. Карен часто тут отиралась. Клиенты в туристических местах приносили неплохие деньги, люди тут богатые. И еще хорошая отговорка, чтобы не приходить домой.

Возле клубов толпились кучки гостей штата Калифорния, одни уговаривали швейцаров пропустить их, желая выпить последнюю рюмку, другие стояли и ждали такси, мысленно находясь уже дома. Прошедший дождь уничтожил весь бизнес, что мог появиться здесь этой ночью, улица почти обезлюдела. Если сегодня и оказывали секс-услуги, то это делали соответствующие организации – один телефонный звонок и такси подъедет к отелю или частному дому.

Я поехал дальше, на север в Фэрфакс по самой известной улице на Западе – Голливудскому бульвару.

Когда-то звезды были черно-белого цвета, наверняка они выглядели чистыми и вселяли надежду. Они сверкали, привлекая всеобщее внимание. Коулман, Флинн, Кроуфорд и многие другие, кто сделал Америку хитом всего мира. Толпы приезжих, шумевшие возле Китайского театра^[10], тоже чувствовали себя частью этого успеха. Тогда в этой стране все неамериканское считалось некачественным, а индивидуальные достижения одного отражались на всех остальных.

В конце девяностых бульвар превратился в сверкающий кошмар, охваченный суетой. Рестораны, что когда-то захватили воображение всей нации, куда ходили на свидания селебрити, давно уступили место магазинам футболок и солнцезащитных очков. Их витрины испачкали отпечатками рук, а яркие звезды заляпали жвачкой. Успех легко мог полететь под откос, а вот индустрия всегда оставалась незыблемой и продолжала распространять свое влияние.

Но это по-прежнему был Голливудский Бульвар. Визитная карточка, вершина айсберга калифорнийской легенды, которая освещала все мелкие города мира. Она обращала в прах все их прошлые достижения, одним своим существованием показывая, что есть на свете место, где живут лучше всех.

Иногда Карен приходила сюда подзаработать или потусоваться. Или подыскать богатенького гостя Лос-Анджелеса, и поработать на нового «папочку» пару дней. Но теперь было уже поздно. Да и опасно. Мне следовало начать поиски много часов назад, но я задержался у океана – меня не покидало предчувствие, что Карен блюет в одной из хижин для пикников на пляже Венеции^[11], курит косяк и напивается с кем-нибудь, кто решил составить ей компанию. Я чувствовал себя глупо, лишь впустую потратил время.

Ехать от Голливудского Бульвара до пляжа Венеции недалеко, мне следовало сразу на всякий случай проверить пляж, но я уже слишком устал. Куда бы Карен не запропастилась, рано или поздно она притащит свою задницу домой.

Шоссе, ведущее в Санта-Монику, уже опустело. У меня болели глаза, от сигареты пересохло в горле. Я купил охлажденную кока-колу в аппарате рядом с мотелем и принялся глотать прохладную жидкость, пока глаза не заслезились. Кола, влажный ночной воздух, засыпающий город. В этот момент, в этот миг, в этот временной разрез микронной толщины, я чувствовал себя свободным и от прошлого, и от настоящего – только едкий привкус во рту и ощущение свободы и покоя. Я был один, а большинство людей спали.

Через пять минут я снова ехал по дороге, сахар с кофеином немного взбодрили меня и придали сил. Но смотреть было не на что, так что я принялся мысленно напевать мелодию из рекламы парфюма «Кельвин Кляйна».

Подъезжая  к Франклин-авеню^[12] я снова начал внимательно разглядывать окружающее пространство. Поворот с бульвара Санта-Моники на океан опустел, меня очень обрадовало, что не придется делить дорогу с другими водителями.

Спина болела, я откинулся на спинку сидения. Обивка мягко ласкала мои уставшие плечи. Руль хорошо ложился в руки. «Хонда Прелюд», пять лет, совсем небольшой пробег, и ни единой царапины. Не «Порше», конечно, но жаловаться не приходится. Повезло, что вообще машина есть.

Месяц назад мой незастрахованный «Форд» угнали, единственный шанс вернуть себе персональный транспорт - это мыть грязную посуду, работать в две смены, и надеяться, что соберу достаточно денег до начала рабочего дня, и какой-нибудь сидящий сзади псих меня не убьет. Возможно, Карен тоже могла бы вложиться, но я ее не просил. К тому времени она вообще перестала вносить деньги в семейный бюджет – все, что она зарабатывала проституцией, уходило на наркоту и вечеринки. К тому же машины ее не интересовали, у Карен не было водительских прав.

Но оказалось, я рано списал ее со счетов. Ей была не чужда особая необъяснимая щедрость.

Оушн-авеню. Оставался час до рассвета. Слабый свет уже просачивался сквозь темное небо. Облака, что принесли ночной дождь, теперь стали видны отчетливее. Слишком поздно, чтобы ложиться спать. Я решил еще раз проверить парк и, наверное, пляж под ним. А затем вернуться в Венецию, принять душ, и глотнуть какую-нибудь химию, прежде чем заступить в свою смену в «Донат Хейвен».

Но все пошло