рукой.

— Кто вернет былой дуней^[6]?.. Можно ли забыть, как сохты^[7] грудью лежали над книгами — учили священные китабы^[8]. Как они с сумками за плечами и с молитвами на устах ходили по домам за пропитанием. Радостно было подавать им. А теперь я даже не знаю, что и творится на этом свете! Даже женщины захотели учиться. Вот и наша своенравная заладила: хочу учиться! — кивнула старуха в сторону своей дочери.

Та наклонила голову, нервно теребя конец шарфа.

«Вот оно, в чем дело!» — обрадовался Биболэт и произнес полушутливо:

— Да?! Если так, я целиком на стороне твоей дочери. За то, что она хочет учиться, хвалить ее надо, а не упрекать.

— Не хочу, не хочу и слышать об этом! — сердито проговорила старуха. — Пусть она будет достойной черкешенкой, большего я и не прошу у бога!

— Поучится, еще более достойной будет.

— Адыгейской женщине ученье вовсе ни к чему. Не учились до сих пор, а были не хуже других: слава об их красоте и достоинствах долетала до самого Стамбула.

— Но эта слава ничего, кроме рабства, не приносила черкешенке: их продавали и покупали, как красивых животных, ими потешались богатые турки и татарские ханы.

Старуха озадаченно замолчала. Она не ожидала, что ее слова можно обратить против нее же. Сотрясаясь от толчков тачанки, она упрямо твердила:

— Пустить свою дочь учиться, чтобы парни ее за локтя таскали! Аллах сохранит меня от этого!.. Мужское дело совсем другое: если уж необходимо учиться, пусть мужчина учится, не забывая все же своей веры и своего народа.

Девушка сидела, как бы виноватая, смущенная. Биболэту стало жаль ее.

— Училась где-нибудь или учишься? — обратился он к девушке.

— Нет, не училась и не учусь.

— В школу она не ходила! — ворчливо сказала старуха. — А дома немного училась.

— Все же немного училась? Я собираюсь стать твоим союзником, а ты так недоверчива! — прикинулся обиженным Биболэт.

— Да нет же!.. Мама так только говорит…

Сбоку тачанки промелькнула тень, и тут же послышался чей-то хриплый кашель. Старуха оглянулась и торопливо проговорила:

— Кажется, свой? Останови-ка, останови!

Кучер натянул вожжи. Лошади остановились.

— Спроси, кто такой? — сказала старуха шопотом, с тревогой вглядываясь в темноту, откуда приближалась тень.

— Эй, кто там? — крикнул Биболэт.

Выросшая из темноты фигура приблизилась к тачанке и в свою очередь спросила:

— А вы кто такие?

— Садись, довезем! — предложил Биболэт, взяв на себя роль хозяина.

Человек нерешительно взялся за борт тачанки. Лицо его трудно было рассмотреть. Мохнатая шапка ворохом чернела на голове, впадины глаз темнели, седая борода полумесяцем охватывала лицо.

— На подводе женщины? — полувопросительно сказал старик и снял руку с борта тачанки.

— Ничего… Садись, поместимся, — торопливо промолвила старуха.

— Нет! Неудобно вваливаться в подводу с женщинами. Аул уж недалеко, дойду как-нибудь, продолжайте свой путь, — твердо сказал старик и отошел.

— Да ничего, садись! Нельзя же так сторониться соседей, Малехож! — пошутила старуха, разглядев спутника.

— Хоть убей меня аллах! Чей же этот знакомый голос?.. О-ууй-ууй! Да это же Хымсад!.. А это моя красавица Нафисет! — воскликнул обрадованный старик.

— А это кто? — спросил старик, кивком головы указывая на Биболэта.

— Это — гость…

— Если гость, тем лучше!

— Не из отары ли так поздно возвращаешься, Малехож?

В тоне старухи чувствовалась фамильярность, допускаемая в отношениях с чудаковатыми друзьями.

— Оттуда, оттуда, дорогая Хымсад! — отвечал старик. — Приходится маяться на старости лет. Не могу бросить хозяйство на беспечных сыновей… Надо царапать землю, пока жив. Умрем — пусть делают, что хотят…

— Ты довольно царапал землю, Малехож, за свою жизнь. Теперь предоставь это молодым. Тебе пора на отдых, пора отмаливать в мечети грехи.

— Не удается как-то, Хымсад, не могу сидеть сложа руки. А с грехами… с грехами да свершится начертанное аллахом.

— Садись же, Малехож!

Нафисет поднялась, уступая место старику. Поднялся и Биболэт.

— Теперь, когда вы нашли такого надежного спутника, я могу пересесть на своего коня, — предложил он.

Старик запротестовал:

— Нет, сын мой, это никуда не годится! Выходит, что мы, свои, встретились — и гостя с воза спихнули. Так не годится!

— Как, ты хочешь в полночь мимо нашего дома проехать! — удивленно проговорила старуха. — Разве мы не адыге и не имеем кровли? Это никуда не годится, сын мой… Нельзя делать так!

— Нет, спасибо! Я еду не к чужим — к замужней сестре.

— Большое счастье, сын мой, — сказал Малехож, — иметь сестру и ехать к ней в гости. Но тебе будет легче оправдаться перед сестрой, нежели перед нами: чего только сестра не простит брату… Да, большое счастье иметь родных. Мы, старики, живем высохшими одинокими бодыльями в степи… И дети, как не свои дети, — взгрустнул Малехож.

— Если едешь к сестре, которую, может, давно не видел, не стану удерживать. Грешно отнимать брата у сестры… А за кем же твоя сестра замужем? — спросила старуха.

— За Бехуковым!

— Имеешь достойных родственников. Да сохранит их аллах на многие лета!

Биболэт терпеливо выслушал эти неизбежные формулы вежливости, отвязал коня и стал прощаться.

— Как повидаешься с сестрой, заходи и к нам, сын мой, отведай нашу соль-кашу, — сказала старуха, протянув ему руку.

— Если спросишь Устаноковых, всякий воробей на плетне укажет тебе их дом, — дополнил Малехож, зная, что хозяйка не называла фамилии по обычаю, запрещающему женщине произносить имя мужа.

Нафисет хотела сойти с тачанки, чтобы проститься, но Биболэт не позволил ей.

— Хоть ты и выказала недоверие ко мне, все же я остаюсь твоим союзником. Если понадобится помощь, пиши к нам в город. Пиши по этому адресу, — Биболэт протянул девушке клочок бумаги, на котором вслепую написал адрес.

— Ты тоже выказываешь недружелюбие: в полночь проходишь мимо нашего дома. Значит — мы квиты. А в союзники приму тебя охотно, — с неожиданной смелостью ответила Нафисет и, привстав на тачанке, простилась.

Биболэт вскочил на пугливо шарахнувшегося коня и скрылся во мраке.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Бехуковы были зажиточной семьей из стародавних уорков аула. Многие завидовали их достатку.

Огороженный новеньким забором, уютно выделялся в ряду соседних дырявых плетней двор Бехуковых. Всегда был полон зерном их красный, под зеленой крышей, амбар, а баз не вмещал всего скота — крупного и мелкого. Косяк кабардинских лошадей поддерживал уоркское достоинство