- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (17) »
не пахнут. Фру Берг лежала на опилках, я ее взяла, она была вся мягкая, и плоская, как тряпочка, она умерла давно, я думаю, потому что глаза у нее совсем высохли.
Восемнадцать, семнадцать, шестнадцать.
Все, сказала.
Шестнадцать. Я сказала, я только что это сказала! Ой, я бросила считать, надо начать сначала, я же сказала «не забудь», только я сказала «еду ей нужно давать каждый день, смотри не забудь», как я могла не сказать про воду? Ой, забыла, что нельзя дышать, тридцать, двадцать девять, двадцать восемь, а дождь, он все лил, и лил, и лил. Я ехала домой и ревела, сидела в такси и ревела, она отправила меня на такси, потому что у меня не получалось, ну никак не получалось перестать плакать, а терпеть меня такую у нее не было сил, она вывела меня на улицу, под дождь, повесила сумку мне на плечо, лямка больно впивалась, я сразу промокла, а она вышла на край тротуара ловить машину, прямо в домашних тапочках. Подъехало такси, погасило табличку на крыше.
Шофер ничего не говорил. Только поглядывал на меня в зеркало, я скорчилась, голову опустила к коленкам, смотрела на нитки в ткани и на свои слезы, они капали и оставляли звездочки, а мы ехали, я уперлась в коленки лбом, мы ехали и ехали, потом остановились и шофер сказал: «Ну вот ты и на месте».
Я выпрямилась, но штаны на коленках уже промокли насквозь. Я увидела тротуар, и куст, и несколько белых домиков, в голове гудело, я не сразу сообразила, что знаю эти домики и что это мой тротуар.
Шофер вышел и открыл мне дверцу. Когда я поставила ноги на землю, папа уже бежал ко мне, но, пока он мчался через палисадник, ноги у меня подкосились, сил стоять больше не было, я сидела на асфальте с закрытыми глазами, упиралась лбом в забор и шептала, что Фру Берг умерла.
Фру Берг умерла, Фру Берг умерла.
Вот что я шептала.
И тогда дождь перестал.
Папа заплатил шоферу, я привалилась к изгороди, потом на ступеньку вышла Лина, я услышала, как отъехало такси, Лина села на корточки, обняла меня и потянула назад. — Не надо так делать, — сказала, — у тебя весь лоб будет в клеточку. А как же мне теперь? Как я теперь войду к себе в комнату? И мой рисунок висит сверху над доской, чтобы всем было видно. Как я теперь пойду в школу?
Потом они отвели меня в дом и уложили на диван. Папа стал задавать вопросы, а я только мотала головой и прижимала к горлу голубую подушку, он спрашивал и спрашивал, а я, захлебываясь и всхлипывая, говорила что-то про поилку, и миску, и конкурс рисунка, у меня никак не получалось рассказывать по порядку, и папа сказал: — Эмили, ты можешь объяснить, что случилось? А у меня в голове все перепуталось, я даже думать толком не могла, но в конце концов Лина догадалась. В конце концов Лина поняла, в чем дело. — Она забыла дать хомячку воды, — сказала Лина. — Забыла? — переспросил папа. Я кивнула в подушку. Папа поднялся. Вскочил и пошел было к телефону, но я отшвырнула подушку, побежала за ним и повисла у него на руке. — Не звони! — кричала я. — Не звони! Я висела у него на руке и поджимала ноги, чтобы стать как можно тяжелее, так что он не мог бы донести трубку до уха. Лина тоже сказала: — Не надо, пап. Тогда он положил трубку и вернулся в гостиную. А я так и висела у него на руке, как платье. Только я думаю, что он ей все равно позвонил, позже. И она, наверно, подумала, что я ее теперь ненавижу. Потому что с тех пор она мне больше не звонила.
Она мне больше не звонила, а мне надо было в школу, и в понедельник я туда пошла. Собралась, надела рюкзак и шагнула за дверь. Представила, как выключаю голову, и смогла пойти. А она мне больше не звонила, прошло много выходных, и октябрь, и ноябрь, она не звонила до того самого дня, когда я вернулась из школы с порвавшимся мешком для сменки и сразу, как дверь открыла, услышала телефон. Я бросила сменку на пол, взяла трубку, а она сказала: — Эмили, это я. — Привет, — ответила я. Я тогда не сказала, какой хочу подарок. Я заговорила было, но голос не слушался. Поэтому я замолчала. — Ну, тогда договорились: я тебя заберу и пойдем в кафе, — сказала она. И стала рассказывать дальше, про соседей, и про своего врача, и у нее был такой высокий фальшивый голос, а я слушала, слушала и даже вспотела. Я всегда потею. Хоть в душ потом иди. Пот так и стекал у меня по рукам. Наконец она сказала: — Ну пока, дружок, увидимся.
Дверь Сиверсенов открывается. Ярко-розовое пятно — это Лина. Выходит из двери спиной вперед и захлопывает ее ногой. Потом поворачивается и спускается по лестнице, у нее что-то в руках, картонная коробка. У нее плохо получается идти, потому что ботинки сваливаются. Холодильник перестает гудеть. Лина наклоняется, ставит коробку на землю, натягивает ботинки и снова берет коробку. Держит ее обеими руками. Ей наверняка холодно, дыхание выходит белым паром, толстовка почти светится, она быстро переходит дорогу, темные волосы, белое лицо. Поднимается по лестнице и толкает дверь, по полу тянет сквозняком, и я ее больше не вижу.
Надо смотреть, не моргать. Снега еще нет. Но она сказала, что придет. И мы пойдем в кафе.
Я, наверно, устала — в голове как будто покалывает.
Скрипнул пол в прихожей. Это Лина. Она стоит на пороге. Прижимаюсь лбом к стеклу. Двор, забор, асфальт. И стекло подо лбом холодное. Я вот-вот захочу спать. Может, Лина будет кукурузные хлопья, не знаю. Она откашливается. Подходит ко мне, я чувствую у себя на плече руку, рука холодная. — У меня для тебя подарок, — говорит Лина. — Подарок? — на секунду перевожу на нее взгляд, она улыбается. — Я думала, куртка от вас обоих. — Верно, — говорит Лина. — Но у нас есть еще один. Она выходит в прихожую и возвращается с коробкой в руках, с картонной коробкой, это та самая коробка, теперь я поняла. — Открывай осторожно, — говорит Лина. Я забываю, что надо смотреть в окно.
Я помню все подарки от Лины. Пони, и кожаный пенал, и фломастеры-хамелеоны, а в этом году — красная куртка. Лина. Она больше не хочет навещать маму, говорит — а чего я к ней поеду, и так каждый раз. Но Лина! Подарю ей на день рождения теплую огненно-красную куртку.
И вот я держу коробку. Ее не закрыли как следует, только прихватили маленьким кусочком скотча посередине. Я подарки упаковываю не так, я беру блестящую бумагу, много скотча и лент. Смотрю на Лину, а она смотрит на меня и улыбается. Смотрю на коробку. Отдираю скотч и открываю.
Это хомячок.
Белый, как Фру
Фру Берг умерла, Фру Берг умерла.
Вот что я шептала.
И тогда дождь перестал.
Папа заплатил шоферу, я привалилась к изгороди, потом на ступеньку вышла Лина, я услышала, как отъехало такси, Лина села на корточки, обняла меня и потянула назад. — Не надо так делать, — сказала, — у тебя весь лоб будет в клеточку. А как же мне теперь? Как я теперь войду к себе в комнату? И мой рисунок висит сверху над доской, чтобы всем было видно. Как я теперь пойду в школу?
Потом они отвели меня в дом и уложили на диван. Папа стал задавать вопросы, а я только мотала головой и прижимала к горлу голубую подушку, он спрашивал и спрашивал, а я, захлебываясь и всхлипывая, говорила что-то про поилку, и миску, и конкурс рисунка, у меня никак не получалось рассказывать по порядку, и папа сказал: — Эмили, ты можешь объяснить, что случилось? А у меня в голове все перепуталось, я даже думать толком не могла, но в конце концов Лина догадалась. В конце концов Лина поняла, в чем дело. — Она забыла дать хомячку воды, — сказала Лина. — Забыла? — переспросил папа. Я кивнула в подушку. Папа поднялся. Вскочил и пошел было к телефону, но я отшвырнула подушку, побежала за ним и повисла у него на руке. — Не звони! — кричала я. — Не звони! Я висела у него на руке и поджимала ноги, чтобы стать как можно тяжелее, так что он не мог бы донести трубку до уха. Лина тоже сказала: — Не надо, пап. Тогда он положил трубку и вернулся в гостиную. А я так и висела у него на руке, как платье. Только я думаю, что он ей все равно позвонил, позже. И она, наверно, подумала, что я ее теперь ненавижу. Потому что с тех пор она мне больше не звонила.
Она мне больше не звонила, а мне надо было в школу, и в понедельник я туда пошла. Собралась, надела рюкзак и шагнула за дверь. Представила, как выключаю голову, и смогла пойти. А она мне больше не звонила, прошло много выходных, и октябрь, и ноябрь, она не звонила до того самого дня, когда я вернулась из школы с порвавшимся мешком для сменки и сразу, как дверь открыла, услышала телефон. Я бросила сменку на пол, взяла трубку, а она сказала: — Эмили, это я. — Привет, — ответила я. Я тогда не сказала, какой хочу подарок. Я заговорила было, но голос не слушался. Поэтому я замолчала. — Ну, тогда договорились: я тебя заберу и пойдем в кафе, — сказала она. И стала рассказывать дальше, про соседей, и про своего врача, и у нее был такой высокий фальшивый голос, а я слушала, слушала и даже вспотела. Я всегда потею. Хоть в душ потом иди. Пот так и стекал у меня по рукам. Наконец она сказала: — Ну пока, дружок, увидимся.
Дверь Сиверсенов открывается. Ярко-розовое пятно — это Лина. Выходит из двери спиной вперед и захлопывает ее ногой. Потом поворачивается и спускается по лестнице, у нее что-то в руках, картонная коробка. У нее плохо получается идти, потому что ботинки сваливаются. Холодильник перестает гудеть. Лина наклоняется, ставит коробку на землю, натягивает ботинки и снова берет коробку. Держит ее обеими руками. Ей наверняка холодно, дыхание выходит белым паром, толстовка почти светится, она быстро переходит дорогу, темные волосы, белое лицо. Поднимается по лестнице и толкает дверь, по полу тянет сквозняком, и я ее больше не вижу.
Надо смотреть, не моргать. Снега еще нет. Но она сказала, что придет. И мы пойдем в кафе.
Я, наверно, устала — в голове как будто покалывает.
Скрипнул пол в прихожей. Это Лина. Она стоит на пороге. Прижимаюсь лбом к стеклу. Двор, забор, асфальт. И стекло подо лбом холодное. Я вот-вот захочу спать. Может, Лина будет кукурузные хлопья, не знаю. Она откашливается. Подходит ко мне, я чувствую у себя на плече руку, рука холодная. — У меня для тебя подарок, — говорит Лина. — Подарок? — на секунду перевожу на нее взгляд, она улыбается. — Я думала, куртка от вас обоих. — Верно, — говорит Лина. — Но у нас есть еще один. Она выходит в прихожую и возвращается с коробкой в руках, с картонной коробкой, это та самая коробка, теперь я поняла. — Открывай осторожно, — говорит Лина. Я забываю, что надо смотреть в окно.
Я помню все подарки от Лины. Пони, и кожаный пенал, и фломастеры-хамелеоны, а в этом году — красная куртка. Лина. Она больше не хочет навещать маму, говорит — а чего я к ней поеду, и так каждый раз. Но Лина! Подарю ей на день рождения теплую огненно-красную куртку.
И вот я держу коробку. Ее не закрыли как следует, только прихватили маленьким кусочком скотча посередине. Я подарки упаковываю не так, я беру блестящую бумагу, много скотча и лент. Смотрю на Лину, а она смотрит на меня и улыбается. Смотрю на коробку. Отдираю скотч и открываю.
Это хомячок.
Белый, как Фру
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (17) »