========== Пролог ==========

Филадельфия, март, 1982 г.

Продрогшая школьница сидела на тротуаре, подтянув к подбородку ободранные колени, машинально теребя посиневшими пальцами волан заляпанной кровью юбки. Переохлаждение быстро настигает щуплых и мелкокостных, a в девушке было от силы девяносто фунтов веса, включая тяжеленные сапоги со шнуровкой, множественные браслеты с брелками и огромные серьги-кольца. В двух шагах от неё валялся разбитый фотоаппарат «Олимп».

— И всё же, подумай над моим предложением, детка. Не такое уж оно непристойноe, как кажется.

Мужчина, стоявший над ней, казалось, выпрыгнул из каталога дорогой европейской одежды. Девушке был знаком этот тип томного надменного мерзавца. Правильные черты лица, безжалостно отбеленные зубы, неопределённо серые глаза, такие же неопределённo русые волосы с проседью, грамотно зачёсанные на бок. Жилистые руки с длинными тонкими кистями. Безымянный палец без кольца. Зато часы швейцарские за полторы тысячи. Воротник мятой белоснежной рубашки был расстёгнут, выставляя напоказ выпуклый кадык, под которым поблёскивал крестик. Говорил он без акцента, как уроженец Филадельфии из состоятельного круга. Строгий, но в то же время тёплый голос напоминал по своей текстуре ткань кашемирового пальто, в которое незнакомец был облачён.

— Не отворачивайся от меня, девочка. От того, что ты закрываешь глаза, я не исчезну. Поверь мне, я не хочу тебе зла. Но у меня нет выбора. Ты знаешь, что ты наделала. Тебе придётся понести наказание. Я хочу тебе помочь.

Они находились в самом конце Южной улицы, упиравшейся в пристань. Плотный мартовский туман душил вечерний город. Молочная дымка окутывала ступни незнакомца, создавая иллюзию парения. В приглушённом свете фонаря он казался хищной птицей, нависшей над добычей.

— Доверься мне, детка. Не сопротивляйся. У тебя нет другого выхода.

Как чувствительность возвращается в затёкшую конечность, отзываясь болезненным покалыванием, так и воспоминания потекли тонкой стрункой, просачиваясь сквозь пелену забвения. Девушка вдруг осознала, что не могла называть себя школьницей, потому что давно уже не посещала уроки, хотя ей было почти шестнадцать лет, и она по возрасту должна была учиться в десятом классе. Дома её никто не ждал. И вообще, дома как такового у неё не было. Жила она в тёмном переулке, именуемом Никотиновым Туннелем. Вместо спальни — чулан, со стен которого содрали полки. Вместо семьи — весёлая кучка наркоманов. Даже имени у неё не было, a было какое-то умилительно-нелепое прозвище. Что-то маленькое, кругленькое. Бусинка, пуговка, кнопочка… Нет. Горошинка, кофейное зёрнышко? Вроде не то. Лесной орешек. Точно! Хейзел. Это прозвище ей дал Логан Мэсси, главарь шайки, принявшей её.

Справедливости ради, покровительство Логана не было ревностным. Вид худосочной беспризорницы не пробудил в нём тёплых братских чувств, как это бывает в разбойничьих романах. Он выделил девушке чулан и позволял ей пользоваться общим туалетом в конце коридора. Один раз, когда она прикарманила начатую упаковку овсяного печенья, которое давно зачерствело и покрылось серым налётом, Логан пригрозил выселением. Хейзел знала, что если она не вернётся в свою каморку, то Логан, скорее всего, не будет слишком из-за этого тревожиться и искать её по всему городу. Наоборот, он поселит туда более платёжеспособную замену.

Пожалуй, единственным человеком, которого хоть чуточку тревожила её судьба, был некий голодающий журналист, с которым она подружилась. Их сблизила общая неудача — сиротская доля. Увы, бедняга Пит был таким нервным и беспомощным, что не всегда мог позаботиться о самом себе. Ему было уже двадцать пять или двадцать шесть, но из них двоих он казался младшим. На него нельзя было рассчитывать. Придётся самой выкручиваться, как всегда. Если бы только проклятые колени перестали кровоточить. Было бы неплохо вспомнить, где её угораздило их так ободрать.

Над её темноволосой, уже неделю не мытой головой нависали нешуточные обвинения, самым безобидным из которых было употребление алкоголя, будучи несовершеннолетней. Что ещё? Торговля наркотиками, вождение машины без прав в нетрезвом виде, преступная небрежность с угрозой для жизни. Она понимала, что суровость приговора будет зависеть от того, выживет ли белобрысый спортсмен. Когда она его видела в последний раз, он лежал без сознания, и из его открытого рта текла кровь. Живописный кадр для газеты, ничего не скажешь. Как начинающий фотограф, Хейзел могла оценить драматическую композицию аварии.

А этот зловещий тип с кашемировым голосом вовсе не был незнакомцем. Эта встреча отнюдь не была их первой. Они и раньше пересекались на улицах Филадельфии. Это он как бы невзначай врезался в её стенд на выставке, рассыпав фотографии по тротуару. Это он задел её локтем на платформе метро, чуть не столкнув её под поезд. Это он разбил её камеру. Точно, он! Сомнений быть не могло. Все неприятности, которые обрушились на неё за последние два месяца были по его вине. А теперь этот одержимый псих, который её преследовал всё это время, который испоганил ей выставочный сезон, убеждал её довериться ему. Всё это походило на сюжет пошлого триллера. К растрескавшимся губам Хейзел подступил смех и выплеснулся наружу кровавым плевком. Она столько часов провела в своём чулане, проявляя фотографии, отбирая лучшие из них для портфолио, в надежде что её заметит редактор какого-нибудь художественного журнала. Иначе какой смысл жить в Филадельфии? Даром что-ли этот город величают Парижем северной Америки? Кстати, фотоаппарат ей подарил брат перед тем, как сесть в тюрьму. А теперь ей самой улыбалась тюрьма. Интересно, куда её упекут? Вот уж покойная мама будет горда. Может это и к лучшему, что она умерла, не увидав этот дурдом.

— Хочешь услышать печальную историю, девочка?

— Мне и так невесело, — ответила Хейзел, нарушив молчание.

Её ответ, похоже, возмутил собеседника.

— Ты думаешь тебе одной невесело? Вот он, благоухающий подростковый эгоизм. Впрочем, не мне бросать камень. Ты мнишь себя несчастной? Знаешь ли ты, что творится внутри меня?

— Надеюсь, какая-нибудь смертельная болезнь. Какой-нибудь рак или тромб.

— Поверь мне, я сам об этом часто думаю, — признался он горько. — Смерть спасла бы меня от страданий. Значит, ты не хочешь услышать мою историю? Ничего, я всё равно тебе её расскажу. Не сейчас, а немного попозже. Ведь мы с тобой ещё