Вани в помине нет! Часть передового человечества резко против!

Савва с удивлением на меня посмотрел, словно впервые увидел:

— О! Оказывается, вы и нормально умеете разговаривать... когда припрет! А то этот, — в сторону Кузи кивнул, — все какой-то туфтой меня кормит: мол, все человечество вздрогнет, если их убрать.

— Пусть вздрагивает! Убирайте! — сказал я решительно.

Кому-то приходится быть и нехорошим...

Так что теперь я — не спорю — от любой премии отрезанный ломоть! Весь рейтинг коту под хвост! Приплясывающих, поющих детишек вывезли на автобусе в какой-то монастырь. Жить спокойнее стало. Со мной теперь все ясно: на детишек голос поднял... отрезанный ломоть! Можно не суетиться. Я только за Ваню тогда беспокоился: вдруг и премию ему отменят, коли детишек-то нет? Обошлось! Никто и не поинтересовался! В разговоре я даже засомневался, касаться ли с Ваней этой темы? Думаю, он даже изумится: какие дети? Все хорошо.

Только вот Кузя что-то цепляется, никак не утихнет. Ваня признался мне, на границе между бутылками, что Кузя всюду рассказывает обо мне как о жалком, беспринципном, лживом, корыстном типе... Ну что цепляется-то? Ведь я же все ему отдал, что мог!.. Неужели — не все?

Кузя сильно в гору пошел, стал теперь тут официальным представителем фонда — за объективность свою и бескорыстие. Вытеснил Втахову за рубеж, стал выполнять все ее прежние обязанности. Ну, не все, конечно... Это я «не все» подразумеваю относительно меня! Ну, не поймите меня неправильно... фу, запутался... не все обязанности относительно меня — это я имею в виду, что он не снимает мою квартиру, как Втахова снимала. Вот. Это я и имел в виду. Все!

И вообще Кузя сейчас ощущает себя как бы батькой всей нынешней литературы. Недавно на деньги фонда Всемирный конгресс провел по самому передовому течению — постмодернизму. Весь мир созвал. Правда, приехали почему-то лишь албанские и монгольские постмодернисты... Неужто в других странах уже нет? Но все равно размах-то какой — от Монголии до Албании! Батька наш Кузя теперь —литературный батька!

Недавно я его в вагоне метро наблюдал, он меня, конечно, не видел, погруженный в свои мысли — о человечестве в целом. Рядом с ним беременная стояла, а напротив них развалясь сидел мерзкий юнец, закатив презрительно очи, жвачку перекидывая с зуба на зуб. Но наконец проняло его, кинул злобный взгляд на беременную, взвился с места, повис на поручне, буркнул: «Садитесь!» И тут Кузя меня потряс. Посмотрел на юнца, потом — на пустое место и скромно так произнес: «Ну что вы, юноша! Не беспокойтесь! Я постою!» То есть никакой беременной не заметил, даже не представил себе такого, просто уверен был, что юнец дрогнул перед ним, «совестью всех времен и народов», узнал, затрепетал, конечно, и место уступил! Скромное торжество это светилось в Кузином взгляде. Скромно отказался. А беременная тут вышла, на место не села... И Кузя, не заметив ее, остался при своем величии... Так что ж цепляется?

Зиновий, отец его, вернулся осенью из-под Бордо, где провел все лето с малой дочкой, проявляющей, говорят, недюжинные музыкальные способности, ну и деловые связи, разумеется, завел.

Вернулся он в сентябре, невзначай как раз к своему семидесятипятилетию... но народных торжеств, как было бы при прежней эпохе, — увы! Дали скромный «Знак почета», взяли пару интервью. Поселок — культурный центр перешейка — это событие отмечал, конечно. Но не так повально, как было бы раньше.

«Золотой блин», к примеру, на это событие никак не прореагировал.

— Кого эти старперы нынче интересуют?! — Это произнес именно Левин, владелец «Золотого блина», никак не отметивший славный юбилей своего бати, пусть сурового и немногословного — немногословного в отношении Левина. Но все-таки... так про батю... хоть духовно не близкого.

«Золотой блин», кстати, вскоре после этого сгорел — запылал, подожженный со всех концов... Но вряд ли это с местью Зиновия связано!.. Исключено! Зиновий выше этого — вряд ли про «Золотой блин» вообще знал!

Да и сам Левин не очень унывал... «Ну, блин горелый... Ну и хрен с ним!» Ко мне он с другим предложением явился — рекламу сочинять. И в тот раз, когда я Кузю увидел, я как раз рекламу для его брата Левина сочинял, прикидывал, как лучше сделать на стенке вагона рекламу икры минтая. Два варианта крутил. Первый: «Подай к столу любовь» — или: «Чья? Русалочья!» Остановился на первом... Вообще Левин теперь — все-таки сказались отцовские гены! — рекламу интеллигентную требует, с грустинкой! «Переходят все границы тараканы и мокрицы»... За грустинку — отдельная плата. Ну что еще Кузе надо от меня?!

Размашистый Ваня тоже скучать не давал, вскоре явился ко мне с новой незадачей: «Посоветуй как друг!» Оказалось, только что были они в одной стране с делегацией поэтов-песенников на приеме у их королевы. Странно, подумал я, каких это поэтов-песенников королева принимает? Давно я думаю насчет Вани: не полковник ли он? Все может быть. Короче, во время этого приема вдруг погас свет. Все метаться начали: провокация! Ваня в темноте столкнулся с какой-то сухонькой женщиной. Ну и... сам толком не понимает, как все произошло. Потом, когда зажегся свет, увидал, что королева на него как-то странно поглядывает. Вот так. Теперь, если вдруг ребеночек родится, что же ему, Ване, королем становиться? Не хотелось бы — а вдруг придется? Как быть? За обсуждением этой жгучей проблемы мы вылакали с Ваней бутылку водки и в конце концов решили твердо: пусть будет так, как будет.

Вообще, все летние красавцы не позволяли себя забыть!

Савва, силу накопив, повязал главного бандита округи, чем привлек бурное одобрение — и поддержку — всех его конкурентов. Теперь берется за следующего...

Об этом мне язвительный Битте-Дритте сказал, явившись с визитом. Вообще у меня в доме как бы их посольство образовалось...

Надюшка, сказал Битте, ребенка ждет, но он не уверен, что от него, — к ней в последнее время поэт Марат Дьябкин ходил.

А в общем-то все на месте. Только вот Оча слинял, не вынеся низкоквалифицированного и малооплачиваемого труда. Сначала его якобы добродушный, интеллигентный Зиновий к себе сманил, суля интересный, творческий труд. А закончились посулы эти, как и следовало ожидать, покраской крыши их дачи. И когда Оча, на крыше засидевшись, сказал, что должен уйти покушать, то рачительный хозяин как бы невзначай лестницу свалил, по которой Оча взбирался, и про Очу «забыл». Вспыльчивый Оча спрыгнул с крыши, ногу повредил, но, хромая, ушел. Кузя, хоть на террасе был, этого мелкого происшествия не углядел. Ваня почему-то к себе на дачу беженца не пригласил, хотя хладнокровно наблюдал эту сцену... и мог бы дружбу