тяжело перелетела на несколько метров. Бураковский и Люда пошли за ней. Позади слышался голос физрука и шум отряда, и Люда побоялась идти дальше колючей проволоки. Птица исчезла, но запретная зона притягивала Бураковского. Он пролез под проволокой и почувствовал, что не зависит от остальных. Он искал гильзы и уходил все дальше в глубь зоны.

Вернулся в лагерь спустя полтора или два часа, ожидая наказания и не понимая, почему зона притягивала его. Физрук завел Бураковского в клубе за пыльный занавес и ударил по щеке. «А если бы подорвался?» — тихо спросил он. Физрук не догадывался, что когда к нему придет старость, а мальчик вырастет, то они встретятся. У физрука в руках будет авоська с пакетом молока и полбуханкой хлеба, но дело не в единственном пакете или куске, а в том, что от него будет исходить дух покинутости и одиночества. «Вы были у нас в лагере физруком», — скажет ему Бураковский. Тот улыбнется с расслабленной лаской неузнавания. «У вас часто убегали в запретную зону? — спросит Бураковский. — Вот я, например, убегал. Еще девочка была, смуглая, волосы вились». — «Не помню. Много убегало. Вы ж все дурные были», — и физрук засмеется.

Бураковский втянулся в размеренный ходкий ритм и шел навстречу чему-то, что быстро меняло облики, вызывая приятное беспокойство.

Впереди медленно двигался по полю рыжеватый зверек, похожий на щенка. Он проваливался в снег по брюхо. Бураковский прибавил шагу. Зверек тоже прибавил, его тело стало горбиться чаще, но лапы по-прежнему зарывались в снежную крупу. Это лиса, с опозданием понял Бураковский. Он ведь видел лис не каждый день, и поэтому щенок с пушистым большим хвостом не сразу превратился в лису. Если бы дочка Бураковского была младше года на четыре, как бы она обрадовалась живой лисе. А сейчас вряд ли сильно обрадуется. Ей уже десять лет, и она отдалилась от отца… Бураковский как будто снова увидел упавшего лицом в угольную пыль Копылова, и шестилетняя Настя что-то сказала ему перед тем, как все огни светильников затуманились и погасли. Лиса барахталась в снегу и часто оглядывалась. Вскоре он стал различать ее продолговатые вертикальные зрачки. Что же сказала Настя?

Он остановился, дышал ртом. Рыжий зверек плыл среди искрящегося поля. Бураковский подумал, что лиса спасает свою жизнь. Он улыбнулся, зачерпнул снега и приложил к разгоряченному лбу.

2

Хомичев и я были в одной школьной компании. С годами нас развело в стороны, иногда встречались на улице, но дальше обычных вопросов о делах и семье не углублялись. Мы оба испытывали неловкость из-за того, что переменились, что перестали быть беспомощными юнцами и что уже не нуждались в поддержке друг друга.

Жизнь Хомичева протекала на моих глазах, а перед его гибелью мы провели вместе целый вечер, — многое я о нем знал. Он развелся с Леной, во второй раз женился, но тосковал по дочери и первой жене.

— Она вышла замуж? — спросил я, словно это могло иметь какое-то значение.

— Нет, — ответил Хомичев, усмехнувшись. — Я здорово ошибся, Бураковский. Вот сейчас пойду в горы, а когда вернусь, может, расскажу тебе о наших общих знакомых.

Он повел группу новичков-альпинистов, но обратно его привезли в железном ящике. На простое тренировочное восхождение он пошел без каски. Сорвавшийся камень попал ему в голову и опрокинул в пропасть.

Я бывал в разных передрягах и знаю, как профессионал относится к обеспечению безопасности. Поэтому смерть мастера спорта по альпинизму Володи Хомичева показалась мне странной.

И я восстановил события одного дня, который, по-видимому, надо считать начальным во всей истории гибели моего товарища.

* * *

Сидели в машине в том порядке, в каком их словно рассадила субординация: на заднем сиденье помощник районного прокурора Пушнин и майор Беличенко, а впереди — молодой Хомичев, ему и приходилось вертеть шеей, оглядываться.

— С малолетними — только пряником! — сказал Беличенко. — Кнутом мы загоним болячку внутрь, а потом неизвестно когда пружина сорвется, и мы имеем — что? Сами знаете что.

Майор был низкорослый, широкоплечий, с огромными кистями рук.

— Откуда у молодых работников это представление о мягких законах? — спросил Пушнин, имея в виду Хомичева.

Хомичев отвернулся.

Майор вздохнул. Наверное, ему не хотелось поддерживать помощника прокурора и критиковать своего сослуживца. Беличенко было уже за сорок, и тридцатилетний Пушнин казался ему почти таким же зеленым, как и двадцатишестилетний Хомичев.

— Возможности законотворчества весьма невелики, — сказал Пушнин.

Хомичев не утерпел, повернулся.

— В прошлом году у нас было семь дел о приписках в строительстве и промышленности, — азартно вымолвил он. — Можно было посадить сорок очковтирателей, а посадили всего двух. И то — сроки ниже минимальных!

— Ну закон-то тут не виноват, — уклончиво ответил Пушнин.

— А вы говорите! — закончил Хомичев.

Навалившись боком на спинку, он ждал ответа.

— Delenda est Carthago,^[1] — улыбнулся Пушнин майору.

Хомичев стал хмуро смотреть вперед на зеленеющие поля озимой пшеницы.

— Володя у нас один из лучших работников, — примирительно заметил Беличенко и рассказал, как Хомичев раскрыл дело о краже пятидесяти восьми тысяч рублей из колхозной кассы. В его голосе звучали просительные нотки. Ехали в колонию для несовершеннолетних, где Хомичеву предстояло допросить одного парня, к которому неожиданно потянулась нить из нового следствия. Утром Хомичев и Пушнин были настроены дружески; Пушнин весело сообщил, что уже успел пробежать трусцой три километра, отвел дочку в детсад и написал страницу статьи для юридического журнала. Он был поджарый, с рыжеватыми вьющимися волосами. И выше Хомичева на полголовы.

«А я уж давненько спортом не занимался, — вздохнул тогда Хомичев. — У нас по средам в восемнадцать ноль-ноль физподготовка — бассейн, зал, корты. Но куда там сходить! Кто пойдет, на того косятся, как на лодыря».

«Это дико! — ответил Пушнин. — Кому нужен вялый сыщик? Я бы на месте вашего начальника обязал всех заниматься спортом!»

Потом неожиданно Хомичев начал придираться к Пушнину.

Беличенко все пытался смягчить Хомичева и расхваливал его, как умел. Он вспомнил и послевоенный ОББ, отдел борьбы с бандитизмом, где работал отец Хомичева, засады, перестрелки, и то, что еще в школе Хомичев стал заниматься альпинизмом, что в армии стал мастером спорта, что заочно учится. И жена у Володи обаятельна, и дочурка смышленая.

— Слушай, — переходя на «ты», сказал Пушнин и тронул Хомичева за плечо. — Обычно дети оперативников воспитываются среди уличной шпаны.