Какая-то странная закономерность! Ты ведь тоже?

— А ты? — повернулся Хомичев.

Сильные прямые губы Пушнина улыбались.

— И я, — кивнул он. — Уголовная романтика… Андреич, мы оба могли бы стать вашими подшефными, — сказал он Беличенко. — Страшно представить, как легко было переступить грань.

Но по его спокойному доброжелательному тону было видно, что ему ничуть не страшно.

— А я стащил у бати тэтэ, — оживился Хомичев. — Засунул под рубаху. А уже вечер, идет по улице бабка, я на нее пушку: «Руки вверх!» Она как огреет меня сумкой!

— Сумкой? — спросил Пушнин. — Ну и дальше?

— Убежал.

Постепенно настроение у всех выровнялось, пошли рассказы из следственной практики. Беличенко закрыл глаза и сквозь дрему улыбался.

Проехали поселок Тополиный. В окна налетело тополиного пуха. Листья деревьев лоснились, на шоссе лежали полосы яркого света и тени.

Хомичев еще не бывал в колониях, ждал встречи с любопытством и смущением. Он не знал, как относиться к малолетним преступникам.

Их встретил начальник колонии, пожилой полковник с жестким, как показалось Хомичеву, лицом. В окно кабинета была видна верхняя, проволочная часть забора, сквозившая черной сеткой на фоне неба. Светло-серые глаза полковника были задумчивы. Может, он сожалел, что потратил жизнь не на то? В его облике угадывалась властная натура. Нет, вряд ли сожалел. Рядом с ним Беличенко и Пушнин сделались незаметны, он выделил Хомичева и говорил, глядя на него. Полковник не отличался красноречием. Он рисовал картину простыми стертыми словами: «Наша задача использовать педагогическое наследие Макаренко и ликвидировать конфликт между воспитанниками и обществом», «перспектива — готовить к освобождению», «вечерняя школа работает по недельной двадцатиодночасовой программе», «сроки от пяти до десяти лет, убийства, изнасилования, разбой». Несмотря на эти шаблонные фразы, Хомичев слушал с угрюмым вниманием. В глазах полковника было страдание. «Недавно была встреча с нашими бывшими воспитанниками, они отмечали двадцатипятилетие освобождения. Среди них директор завода, доктор физико-математических наук, прорабы, тренеры, инженеры».

— Вы считаете нашу систему наказания достаточно жестокой? — спросил Пушнин, словно продолжая прошлый спор с Хомичевым.

— Вопрос перевоспитания человека никогда не решался с позиции силы. Я и мои коллеги придерживаемся этого принципа.

— Ясно, — кивнул Пушнин (Хомичев вспомнил его латынь о Карфагене). — А кого у вас больше, городских или сельских?

— В основном дети из промышленных районов. Из сельской местности единицы. — Полковник поглядел на часы. — Еще урок не закончился. Здесь подождем или пройдемся по территории?

Спустились на первый этаж, в цех, где на токарных станках работали колонисты. Подростки были наголо стрижены, одеты в черные спецовки с небольшими белыми треугольниками на груди, в которых стояли две строчки, фамилия и номер отряда. Они смотрели на приезжих с интересом, но как бы издалека.

В жилой зоне, походившей на городок воинской части, были разбиты цветники, оборудованы спортивные площадки. В школе шли занятия первой смены. Нужный ему парень писал сочинение. На стенах висели фотографии бывших воспитанников.

Приезжие осмотрели школу, спальные корпуса и вернулись в кабинет начальника колонии.

Беличенко спросил, что делают подростки в свободное время. Полковник ответил с досадливой усмешкой:

— Мы заорганизовали каждую свободную минуту, чтобы всегда они были чем-то заняты. А как по-другому?

— Наверное, так и нужно, — сказал Пушнин. — Но все-таки жалко. Дети.

— Дайте им по стакану водки — увидите, какие это дети! — возразил Хомичев. — Мне тоже жалко, но не такие они паиньки…

— Слава богу, что у нас есть жалость, — сказал Беличенко. — Если бы не было, надо было бы переучиваться.

Полковник кивнул и чуть улыбнулся.

— Вы добрый человек, — сказал ему Беличенко.

— Когда как, — ответил он и обратился к Хомичеву: — Пора. Сейчас приведут Андросова. Что ему грозит?

— Пока ничего. Но за ним, кажется, стоял кто-то из взрослых: машина требовалась для квартирной кражи.

— Что ж… Андросов парень упрямый, интуитивный, не пытайтесь сразу подавлять его.

— С чего вы так решили? — спросил Хомичев.

— С подростками нужен особый такт. Не лишне это напомнить.

Ввели высокого парня в черной робе, начался допрос. После первых анкетных пунктов и предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний, Хомичев отодвинул в сторону лист бумаги и как будто задумался. Андросов сидел, держа руки на коленях и опустив лобастую голову с оттопыренными ушами.

— Какая тема сочинения была? — спросил Хомичев.

— Про лишнего человека, — улыбнулся Андросов. — Знаете, Онегин, Печорин…

Округлые, еще припухлые скулы и подбородок сохраняли в его лице отсвет недавнего детства. Не было заметно, что он помнил ранний вечер, когда угнанная Андросовым «Волга» вылетела на тротуар у городской библиотеки, и убила трех человек: двух женщин и ребенка.

— Да, Онегин, Печорин, — повторил Хомичев. — Брат тебе привет передает. — Он полез в стоявший на полу портфель, положил на стол большой конверт с фотографиями, связку автомобильных ключей и отдельную фотографию мальчика лет двенадцати. Сдвинул эту фотографию на край и занялся конвертом.

— Узнал? — вдруг спросил Хомичев.

— Кого?

— Брательника, говорю, узнал? Ведь понятно, что неспроста он у меня.

— Може, неспроста, — согласился Андросов.

— Давай думать, чтобы он не попал в вашу зону. — Хомичев подбросил на ладони звякнувшие ключи. — Твой Витюха уже угоняет автомобили.

Глаза Андросова сузились, в них промелькнул отблеск того вечера. Он посмотрел в окно — и словно перемахнул через десятиметровый забор. Но вслед за этим бессилие заключенного охладило его.

— Виктора направляет тот же человек, — сказал Хомичев. — Такие же ключи были и у тебя.

— Павел Петрович, отпустите меня! — попросил Андросов полковника. Хотя бы на час. Домой и обратно. Я вернусь. Честное слово, вернусь.

— Успокойся, Толя, — строго ответил полковник. — Не надо. Сейчас в твоих руках судьба младшего брата. Помоги следователю…

Хомичев положил на стол фотографии из пакета.

— Посмотри, он должен быть здесь. — Он надеялся, что они с Андросовым уже связаны общей целью, что с парня снято чувство вины, неизбежно возникающее в нем при встрече с милицией, а если еще не снято, то для его внутреннего освобождения надо сделать всего один шаг. Хомичев знал, что любой преступник во время следствия преображается и как будто становится