Константин СИМОНОВ

ПЕРВАЯ ПРОЗА

Беседу вел В. КОСОЛАПОВ

— Не так давно в одном из интервью, отвечая на воп­рос, что из написанного вами в годы войны вы сами считае­те наиболее существенным, вы из прозаических вещей назва­ли «Дни и ночи». С тех пор как читатели впервые познако­мились с главами этой книги, опубликованными в «Красной звезде», прошло немало лет — почти три с половиной десяти­летия, а книга живет и сегод­ня. Это означает, что она, как. принято говорить в таких слу­чаях, «прошла проверку вре­менем». Время же, как извест­но, — судья самый строгий, са­мый бескомпромиссный и не­лицеприятный. Книгу читает и молодежь — те, кто родился и вырос уже после войны; ее чи­тают и перечитывают и люди старшего поколения. Она вы­держала десятки изданий у нас в стране и за рубежом. У всех, кто сам не был тогда в Ста­линграде, без ваших «Дней и ночей» представления о Ста­линградской битве, ставшей поворотным этапом в ходе ве­ликой войны, были бы ощути­мо беднее.

Сегодня я хочу просить вас, Константин Михайлович, поподробнее, насколько это возможно, вспомнить историю возникновения «Дней и ночей». Я, разумеется, понимаю, что первотолчком к ее созданию послужила ваша поездка осенью сорок второго года в Сталинград. Не будьэтой поездки, не было бы и книги. Но все-таки когда и как родился ее первоначальный замысел? Ведь появившийся в сентябре сорок второго года в «Красной звезде» ваш очерк «Дни и ночи» был еще мало похож на будущую книгу, хотя, конечно, что-то из очерка по­том и перешло на ее страницы.

— Тогда, под Сталинградом и в Сталинграде, я ни о какой кни­ге не думал. Просто, как говорится, не до того было. Момент был очень жесткий. Когда редактор «Красной звезды» Ортенберг пред­ложил мне лететь вместе с ним в Сталинград, я, откровенно говоря, лететь даже побаивался, у меня немножко поджилки тряслись.

Первые разговоры о Сталинграде произошли у нас, еще когда мы не добрались до самого города. Это были разговоры с людьми, ко­торые вышли из боев. Так появился очерк «Солдатская слава» — о разведчике Семене Школенко. Потом мы перебрались в Сталинград. Оттуда я передал два очерка. Один из них — «Бой на окраине». Это о боях в районе тракторного завода. Я там был, в тех местах. Был в батальоне старшего лейтенанта Ткаленко. Он-то и стал одним из центральных героев очерка. Вадим Яковлевич Ткаленко жив. Не так давно я опять встретил его здесь, в Москве, на моей читательской конференции.

Очерк «Дни и ночи» — это как бы попытка дать общую ха­рактеристику того, что происходило тогда в Сталинграде. Дело в том, что в газетах сообщалось о боях в районе Сталинграда, а о том, что бои шли уже в самом городе, газеты еще не писали. Очерк «Дни и ночи» должен был впервые сказать об этом и дать ощуще­ние общей картины героически сражавшегося города. В Москву очерк передавался прямо из военного узла связи по проводу. Часть его, насколько мне помнится, была написана, а отдельные куски я про­сто диктовал, сверяясь с заметками в блокноте. Время не ждало!..

Когда начались наши наступательные бои, меня в Сталинграде уже не было. В ноябре сорок второго я улетел на Север, потом был на Западном фронте. Зиму и начало весны сорок третьего провел на Кавказском, потом на Южном фронте. Вернулся в Москву и опять полетел на Южный фронт. Мысли написать повесть или роман о Сталинграде у меня и тогда еще не было.

Любопытно: эта мысль — написать о Сталинграде большую по объему вещь — раньше, чем у меня, созрела у другого человека. А именно у Юлия Чепурина. Он был участником обороны Сталинграда. На Южном фронте, когда я свалился с гнойной ангиной и лежал ка­кое-то время в медсанбате, потом в околотке, в штабе фронта, он ко мне заходил, показывал своих «Сталинградцев». Это был, пом­нится, первый, черновой вариант. Я прочел с интересом, дал ему некоторые, как он потом говорил, добрые советы.

С Южного фронта я вернулся в Москву в апреле. К концу ап­реля на всех фронтах установилось затишье — самое, пожалуй, длин­ное за войну затишье перед Курской битвой. И вот тут я почувст­вовал, что надо бы написать какую-то большую вещь. Впечатлений накопилось много, я был буквально набит ими. Представление о пе­реломе, наступившем в ходе войны, у меня лично сложилось на ос­новании разных материалов и наблюдений. То, как мы выстояли, как мы не отступили за Волгу,— это было связано со Сталинградом. А то, как мы начали наступать, начали ломить немцев, — это для меня уже было связано с Северным Кавказом, с наступлением на Ростов.

О том, что хотелось бы написать о Сталинграде, я сказал ре­дактору «Красной звезды». Мне дали двухмесячный отпуск, и я уе­хал в Алма-Ату, где жили тогда мои близкие. Отпуск был дан для того, чтобы я написал прозу — повесть или роман. До этого такой опыт у нас в «Красной звезде» уже был: Павленко написал «Рус­скую повесть», Гроссман — «Народ бессмертен». Но так как я до войны писал поэмы и уже давно не возвращался к этому жанру, то сначала у меня где-то были колебания между желанием сесть за прозу и желанием написать большую лирическую или лиро-эпиче­скую поэму. От редактора я не скрывал, что моя работа, может быть, выльется и в поэтическую форму, хотя от меня ждали про­заическую вещь, чтобы печатать ее в газете с продолжениями.

Мне кажется, что все решилось в дороге. Я ехал в Алма-Ату поездом. Это была очень тяжелая весна. Тяжелая во всех отношени­ях. Люди в тылу жили напряженно и трудно. В пути я всюду ощу­щал их беспокойство: почему на фронте затишье? Почему мы даль­ше не наступаем? Все окружающее было полно такой суровой реальности, что первоначальная мысль — а может быть, все-таки поэму? — уходила все дальше и дальше. На смену ей пришло ощу­щение, что то, что я видел и пережил в Сталинграде, в стихи, в поэ­му не лезет. Надо писать прозу.

И когда я приехал в Алма-Ату, у меня созрели некоторые планы.

Решил взять именно тот период, который я видел. Задумал кон­чить первым днем нашего наступления, а начать тем днем, когда я сам оказался в тех краях. Это было накануне критического момен­та, когда уже шли бои за Мамаев курган, когда в бой вступила ди­визия Родимцева.

Найдя в Алма-Ате стенографистку, я решился диктовать. Когда уезжал из Москвы, редактор «Красной звезды» сказал мне, что дает отпуск с таким уговором: как только кончится затишье и на фрон­те начнутся важные события, он меня вызовет. И бог его знает, сколько мне отведено времени для работы. А вдруг через две, че­рез три недели, в лучшем случае через месяц меня вызовут? Кто мо­жет поручиться! Значит, надо спешить. И я