вот что вы звали Свентой, вот куда ты хотел попасть. Как же ты так обознался, обдернулся? Разница в птичке, гачеке: Šventas ežeras, ехать на юг, на Турмантас, ни в какую ни в Латвию.
Томас скажет:
- А вы все узнали, Максим: и дорогу, и озеро.
Да, узнал.
По пути в Вильнюс вы сравниваете впечатления. Для Томаса кульминацией вашей поездки стал грохот грузовиков по булыжнику возле костела, ветер и град, а ты и внимания не обратил. Странно с этими воспоминаниями: бывает, послушаешь целый концерт, а всего-то потом и вспомнишь, что на дирижере носки были красные. Аисты и холмы, и много воды, небо напоминает голландское, но пейзаж выразительней - из-за холмов. Как бы жилось тут тебе? Да, провинция, но не провинциально, не чересчур. Просто такая страна в Восточной Европе - во многих отношениях только завидовать. Все здесь наладится потихоньку, если не будет воздействий извне. “Когда я была столпом общества...” - одна немолодая твоя приятельница с этого любит начать свою речь. Может, вправду была. И в Литве есть любители вспомнить о временах, когда Великое княжество простиралось до Черного моря (главным образом, за счет удачных женитьб), но здесь из былого величия не извлекают практических выводов. “Вы просто всего не знаете”, - слышал такое и в Париже, и в Риме от антиевропейски настроенных русских людей. Только и разговоров: там-то и там нас не любят. Друзья мои, больше всего нас не любят дома, в Москве. “Надо действовать так, чтоб мы меньше боялись...” Тогда тебе не было двадцати, теперь уже больше пятидесяти. Говоришь Томасу: - Поразительным образом все вернулось. Мои заботы тридцати-с-лишним-летней давности были ровно теми же, что сейчас: 1) не замараться, не испаскудиться, 2) не сесть и 3) не пропустить момент, когда будет пора уезжать насовсем. И надежда прежняя, призрачная: вот проснемся однажды, а весь этот морок закончился. Обстоятельства вынуждают, однако, не спать, поглядывать в разные стороны, крутить головой. Остроумный приятель твой скажет: у князя Андрея Курбского были похожие настроения. Для Курбского и закончилось все Литвой.
“Выходи к помойке”, - пишет на телефон Bóris, друг Боречка, большой музыкант, скрипач, недавно он перебрался сюда из Лондона. Мужественно сражается с литовскими суффиксами - žmogus, žmonija, žmogiukštis, žmogiškumas (человек, человечество и т. д.), - хотя в Литве, говорят, вполне можно обойтись английским и русским. Кстати, птички над буквами, гачеки, как ты выяснил, изобрел Ян Гус. Боречке хочется, чтобы город тебе понравился, он тебя водит туда и сюда, извиняется за всякие некрасивости, вроде той же помойки, подумаешь! Жизнь не богатая, но и не нищая, а главное - запретов, ограничений, шлагбаумов и другого мучительства меньше, чем ты привык за последние годы в Москве. Вильнюс хорош: чисто, но не прилизано. Там, где тебя поселили, - помесь Серпухова с Парижем, а старый город - очень особенный, ни на какой другой не похож. - Всюду масса проблем, - улыбается хозяин артистического кафе. Опытный человек, он успел пожить и в Израиле, и в Америке, чуть ли даже не в Иордании, и знает, о чем говорит. А ждет ли он, например, что спецслужбы (кто знает, как они называются?) отожмут у него кафе, и спасибо, если в тюрьму не посадят? И никакая Amnesty International ухом не поведет. Он искренне удивлен: нет, ничего подобного ждать не приходится, какое все-таки счастье, что распался Советский Союз! Ты тоже мечтал об этом, еще до всякой Литвы, еще когда восьмилетним мальчиком читал Диккенса, “Пиквикский клуб”. И знал, что есть такой город Лондон, в книгах, на картах, но увидеть его - не мечтай, сынок. - Видно, что автор мало знаком с теорией прозы Виктора Шкловского, - произносит один из слушателей, негромко, однако отчетливо. Здоровенный литовец, работает в Вильнюсской обсерватории. Трудно не быть высокомерным, если работаешь в обсерватории. Разговоры, чтения - по-русски. Для кого тогда, спрашивается, было книжку переводить? Ответ известен: для автора. - Поэтому кто у нас пойдет в магазин? - Это, правда, тебе было сказано совсем в другом месте, хотя и по сходному поводу. Ужупис, район свободных художников, с шуточной конституцией и правительством (Томас в нем занимает немалый пост) - здесь ты прочтешь свой рассказ “Фантазия”: “- Хьюстон... - произносит Ада задумчиво. - Мы, Андрюш, в Вильнюсе квартиркой обзавелись. <...> Вильнюс, рассуждают они, от всего не спасет. Впрочем, с израильским паспортом... - Ого, у них и израильский паспорт есть?” - и слушатели заулыбаются, и в конце подойдет москвич, твоих приблизительно лет, выпускник физматшколы и доктор наук, - окажется, что квартирка, в которую тебя поместили, - его, он только что не помашет у тебя перед носом лессе-пассе, израильским паспортом, но у него он есть. Значит, рифма найдена, число в ответе получилось целое, не какая-нибудь иррациональная галиматья. - Приезжайте почаще, а то и давайте уже насовсем. Поверьте, тут есть, что любить. И дружеские враки будут, и бокал вина - не один. “Вы просто всего не знаете”, - тут никто ничего подобного не говорил. В последний день пребывания в Вильнюсе начинаешь встречать знакомых на улице. Вильнюс способен отвлечь и развлечь - ровно настолько, насколько надо. “Разве мне может быть грустно, оттого что тебе хорошо?” Разделить чувство радости - для этого человеку идеально подходят родители. Все, займи свое место и стань пассажиром, сядь ровно, ремень пристегни.
Мечты отпадают одна за другой - некоторые оттого, что сбылись, но в основном за ненужностью. Отцу хотелось, чтоб ты стал доктором медицинских наук, - зачем? Или: присмотришь было красивое кладбище над Окой, на другой стороне, условишься обо всем с женщиной, которая им заведует, но вдруг это станет совсем ни к чему - тихие, уютные кладбища есть и здесь, под рукой, на твоем берегу. Там есть, что любить, - это точно. И тут тоже есть, еще как! - только б найти просвет между темными, твердыми дядьками, заслонившими выход, выбраться на простор. Но о дядьках все уже сказано. Вспомни тех, кого любишь, - хотя бы священника, который всех твоих родственников хоронил. “Аристократизм и простота, в нем есть лучшее, что есть в русских людях”. Об этом и думай, на воду смотри, вспоминай Литву. Сильно за полночь ты окажешься дома. Останется выйти в сеть и вместе с родными прочесть из первой главы Иоанна, с начала и по семнадцатый стих - на славянском, английском, немецком, русском. Такая у тебя будет Пасха в этом году. Таруса, апрель 2017 года.
По пути в Вильнюс вы сравниваете впечатления. Для Томаса кульминацией вашей поездки стал грохот грузовиков по булыжнику возле костела, ветер и град, а ты и внимания не обратил. Странно с этими воспоминаниями: бывает, послушаешь целый концерт, а всего-то потом и вспомнишь, что на дирижере носки были красные. Аисты и холмы, и много воды, небо напоминает голландское, но пейзаж выразительней - из-за холмов. Как бы жилось тут тебе? Да, провинция, но не провинциально, не чересчур. Просто такая страна в Восточной Европе - во многих отношениях только завидовать. Все здесь наладится потихоньку, если не будет воздействий извне. “Когда я была столпом общества...” - одна немолодая твоя приятельница с этого любит начать свою речь. Может, вправду была. И в Литве есть любители вспомнить о временах, когда Великое княжество простиралось до Черного моря (главным образом, за счет удачных женитьб), но здесь из былого величия не извлекают практических выводов. “Вы просто всего не знаете”, - слышал такое и в Париже, и в Риме от антиевропейски настроенных русских людей. Только и разговоров: там-то и там нас не любят. Друзья мои, больше всего нас не любят дома, в Москве. “Надо действовать так, чтоб мы меньше боялись...” Тогда тебе не было двадцати, теперь уже больше пятидесяти. Говоришь Томасу: - Поразительным образом все вернулось. Мои заботы тридцати-с-лишним-летней давности были ровно теми же, что сейчас: 1) не замараться, не испаскудиться, 2) не сесть и 3) не пропустить момент, когда будет пора уезжать насовсем. И надежда прежняя, призрачная: вот проснемся однажды, а весь этот морок закончился. Обстоятельства вынуждают, однако, не спать, поглядывать в разные стороны, крутить головой. Остроумный приятель твой скажет: у князя Андрея Курбского были похожие настроения. Для Курбского и закончилось все Литвой.
“Выходи к помойке”, - пишет на телефон Bóris, друг Боречка, большой музыкант, скрипач, недавно он перебрался сюда из Лондона. Мужественно сражается с литовскими суффиксами - žmogus, žmonija, žmogiukštis, žmogiškumas (человек, человечество и т. д.), - хотя в Литве, говорят, вполне можно обойтись английским и русским. Кстати, птички над буквами, гачеки, как ты выяснил, изобрел Ян Гус. Боречке хочется, чтобы город тебе понравился, он тебя водит туда и сюда, извиняется за всякие некрасивости, вроде той же помойки, подумаешь! Жизнь не богатая, но и не нищая, а главное - запретов, ограничений, шлагбаумов и другого мучительства меньше, чем ты привык за последние годы в Москве. Вильнюс хорош: чисто, но не прилизано. Там, где тебя поселили, - помесь Серпухова с Парижем, а старый город - очень особенный, ни на какой другой не похож. - Всюду масса проблем, - улыбается хозяин артистического кафе. Опытный человек, он успел пожить и в Израиле, и в Америке, чуть ли даже не в Иордании, и знает, о чем говорит. А ждет ли он, например, что спецслужбы (кто знает, как они называются?) отожмут у него кафе, и спасибо, если в тюрьму не посадят? И никакая Amnesty International ухом не поведет. Он искренне удивлен: нет, ничего подобного ждать не приходится, какое все-таки счастье, что распался Советский Союз! Ты тоже мечтал об этом, еще до всякой Литвы, еще когда восьмилетним мальчиком читал Диккенса, “Пиквикский клуб”. И знал, что есть такой город Лондон, в книгах, на картах, но увидеть его - не мечтай, сынок. - Видно, что автор мало знаком с теорией прозы Виктора Шкловского, - произносит один из слушателей, негромко, однако отчетливо. Здоровенный литовец, работает в Вильнюсской обсерватории. Трудно не быть высокомерным, если работаешь в обсерватории. Разговоры, чтения - по-русски. Для кого тогда, спрашивается, было книжку переводить? Ответ известен: для автора. - Поэтому кто у нас пойдет в магазин? - Это, правда, тебе было сказано совсем в другом месте, хотя и по сходному поводу. Ужупис, район свободных художников, с шуточной конституцией и правительством (Томас в нем занимает немалый пост) - здесь ты прочтешь свой рассказ “Фантазия”: “- Хьюстон... - произносит Ада задумчиво. - Мы, Андрюш, в Вильнюсе квартиркой обзавелись. <...> Вильнюс, рассуждают они, от всего не спасет. Впрочем, с израильским паспортом... - Ого, у них и израильский паспорт есть?” - и слушатели заулыбаются, и в конце подойдет москвич, твоих приблизительно лет, выпускник физматшколы и доктор наук, - окажется, что квартирка, в которую тебя поместили, - его, он только что не помашет у тебя перед носом лессе-пассе, израильским паспортом, но у него он есть. Значит, рифма найдена, число в ответе получилось целое, не какая-нибудь иррациональная галиматья. - Приезжайте почаще, а то и давайте уже насовсем. Поверьте, тут есть, что любить. И дружеские враки будут, и бокал вина - не один. “Вы просто всего не знаете”, - тут никто ничего подобного не говорил. В последний день пребывания в Вильнюсе начинаешь встречать знакомых на улице. Вильнюс способен отвлечь и развлечь - ровно настолько, насколько надо. “Разве мне может быть грустно, оттого что тебе хорошо?” Разделить чувство радости - для этого человеку идеально подходят родители. Все, займи свое место и стань пассажиром, сядь ровно, ремень пристегни.
Мечты отпадают одна за другой - некоторые оттого, что сбылись, но в основном за ненужностью. Отцу хотелось, чтоб ты стал доктором медицинских наук, - зачем? Или: присмотришь было красивое кладбище над Окой, на другой стороне, условишься обо всем с женщиной, которая им заведует, но вдруг это станет совсем ни к чему - тихие, уютные кладбища есть и здесь, под рукой, на твоем берегу. Там есть, что любить, - это точно. И тут тоже есть, еще как! - только б найти просвет между темными, твердыми дядьками, заслонившими выход, выбраться на простор. Но о дядьках все уже сказано. Вспомни тех, кого любишь, - хотя бы священника, который всех твоих родственников хоронил. “Аристократизм и простота, в нем есть лучшее, что есть в русских людях”. Об этом и думай, на воду смотри, вспоминай Литву. Сильно за полночь ты окажешься дома. Останется выйти в сеть и вместе с родными прочесть из первой главы Иоанна, с начала и по семнадцатый стих - на славянском, английском, немецком, русском. Такая у тебя будет Пасха в этом году. Таруса, апрель 2017 года.