чувствовал себя внутри КОГО-ТО, а иногда наблюдал за собой со стороны, и собственное тело казалось чужеродной неуправляемой массой, высасывающей соки из нутра, из самой души.

Предметы приобретали иной раз странные очертания, как будто он смотрел на мир сквозь миску желе.

- Уж не знаю, что у тебя там происходит, Ром. Сегодня приедем, поглядим, что с квартирой. Все-таки, этот вопрос надо решить.

- Конечно, приезжайте, - ответил кто-то и Рома закричал, забился в темнице, но в горло лезли мерзкие сгустки, а язык сделался чужим, чужими стали и мысли. - Буду ждать. Мы так и не попрощались нормально, Лен. Я вас очень люблю, правда. И мне жаль, что так получилось.

- Мне тоже, Самсонов, - вздохнула в трубку Лена. - Мне тоже.

***

Выход Рома видел только один. Сделав добрый глоток коньяка, он вытащил из коробки свою старую рубаху, оторвал от нее лоскут, и звук рвущейся материи показался слишком громким в тишине. Квартира (ОН) как будто что-то ждала, затаившись. Рома затолкал лоскут в бутылку, а потом чиркнул спичкой, и несколько мгновений глядел на пляску оранжевого огонька.

Если не получится, тогда и жена и Ванечка. А если выйдет…

Да, он был плохим отцом, никудышным мужем, и это уже не исправишь.

Писк в голове, на который Рома старался не обращать внимания, усилился. Стены задрожали, меняя очертания. Рома поджег лоскут, и вышел в коридор.

Зеленый коридор, состоящий из… протоплазмы? Из зеленоватого холодца, с прожилками?

Из стены потянулась студенистая дрянь, принимая очертания руки. Рома шваркнул бутылку об пол, и коридор охватили языки огня. Где-то в дальней комнате замяукал Тишка, а следом затрещал давно мертвый попугай.

Рома вытащил из кармана игрушку и поглядел на экран, и с удовольствием отметил, что каракатица беспокойно мечется по экрану. Снова эти пиксели-глаза, наблюдают.

Тусклые буквы «Gotosh».

Готош-тамагош. Как там сказал тот коллекционер? Он задал вопрос, но опередил Рому, и с уверенностью сказал: «Это шоггот, верно?».

Следом за рукой из стены вылезла половина туловища.

- Покорми егоооо, - прохрипела ведьма-барабанщица. Зеленая, полупрозрачная фигура, зыбкие меняющиеся очертания. Вот она превратилась в какого-то мальчика в круглых очках, в сантехника, потом в блондина, в его жену, потом в других людей, которые просматривали квартиру, а потом уже сестра, малютка Анечка тянула к нему ручонки, и умоляла спасти, и она вдруг превратилась в Ванечку.

- Папа, мне больно.

Личико малыша скривилось, и Рома глядел в его желтые глаза, лишенные век и с продольными зрачками. Их было много, глаз. А после, ее руки - щупальца - обвились вокруг него.

Писк усилился, переходя в неописуемый трубный звук, в многоголосый вой мертвецов, в котором сплелись ужас и ярость. Рома поморщился, а потом на его лицо вернулась улыбка.

Его пронзили взглядом сотни глаз, больших и маленьких, выпуклых. Как у осьминога. Они беспокойно ворочались в желеобразной дряни, рассматривая его с космической отстраненностью и Рома глядел в ответ, сцепив челюсти и сжав кулаки, глядел не отрываясь.

Даже тогда, когда огонь стал лизать его одежду, а следом и кожу.