глаза старику, но тот больше ничего не сказал. Лицо его снова замкнулось, и он устремил привычный взгляд на пасущихся овец. Время, на мгновенье задержавшись, прошло мимо.

Дрэм на прощанье еще раз дернул за ухо щенка и, сделав усилие, встал.

— Я пошел, коли ты не хочешь мне больше ничего рассказывать.

Долай взглянул на него снизу вверх и насмешливая искорка сверкнула из-под бровей.

— Путь до деревни не близкий, и будет обидно, если съедят все мясо за ужином до твоего прихода.

— Ну, об этом я не беспокоюсь. Уж мать-то оставит мне что-нибудь в горшке, — произнес мальчик тоном божка, уверенного, что кого-кого, но его-то всегда ждет в котле еда. — Все же мне пора. Быть может, я еще раз приду до того, как поспеет ячмень. А если не успею, приду, когда овец будут перегонять в Самхейн.

— Приходи, когда захочешь. Ты ловко справляешься с овцами. Мне кажется, из тебя получился бы неплохой пастух

Дрэм вскинул голову и презрительно рассмеялся, покачиваясь на пятках.

— Нет, пусть уж лучше этим занимаются дети Тах-Ну. Я буду воином, как все наши мужчины. А когда стану взрослым, то буду зимой вместе со всеми караулить волков по ночам.

— Придется предупредить волчье племя, чтобы поостереглись, — сказал Долай.

Дрэм вспыхнул, но не перестал улыбаться:

— Все ты смеешься надо мной. Это нехорошо. Я приду до того, как поспеет ячмень.

Он повернулся на твердых загорелых пятках и рысцой двинулся к длинному овечьему загону на гребне холма. Обогнув его, он мимо небольшой хижины, сложенной из дерна, вышел к пруду. На берегу Ханно, брат Флэна, промывал настоем из бузины рану на спине овцы, чтобы на нее не садились мухи. На этот раз Дрэм не остановился поболтать с Ханно, маленьким угрюмым человеком, с глазами, как круглые агатовые бусинки, а твердой волчьей трусцой продолжил свой путь к дому.

Вскоре он выбрался на зеленую дорогу, идущую вдоль гребня Большой Меловой, от одного конца земли до другого. Некоторое время он бежал по ней, затем пересек встречную тропу, начинавшуюся у прибрежных болот, и свернул от моря. Солнце садилось на западе, когда он спускался по крутому склону в лощину, где прятался его родной дом. Вечерний свежий воздух обволок всю громаду гор, округлую, как спина гигантского кита; причудливые тени от приземистого боярышника закрыли наполовину склон, а все кручи и выбоины, невидимые при солнечном свете, теперь отчетливо вырисовывались в ярком золоте заката. Их семейное пастбище у входа в лощину было уже погружено в тень, но за ним — там, где ущелье расширялось, — дерновая крыша их дома, хорошо просохшая за лето, поблескивала, словно собачья шкура, и дым был трепетно-синим, как цветущий лен на ветру.

Он не пошел к калитке, выходившей прямо на поле, а отыскал в колючей изгороди свой привычный лаз и прокрался к дому мимо коровника и навеса, где стоял большой плуг, в который впрягали двух быков. Драстик, судя по всему, был на охоте и вряд ли мог вернуться до темноты. Но мать и дед наверняка были дома, и Блай, конечно, тоже. Когда он подошел к задней стене жилища, его сразу обдало теплом. Дерн здесь был отогнут, чтобы дать доступ свету и воздуху. Ему в голову пришла дерзкая мысль: «А что, если влезть на чердак и спрыгнуть вниз, как уховертка из соломы, когда они ничего не подозревают».

Скат круглой, островерхой крыши, доходившей почти до земли, был довольно пологий. Однако лезть по сухому дерну оказалось нелегко: ноги то и дело соскальзывали. Стараясь не шуметь, он наконец добрался до дымового отверстия. Теперь все было проще. Забравшись повыше, он крепко вцепился в дерн и скользнул между торчащими балками. Ухватившись за конец балки, он бесшумно — ибо, когда надо, никто не умел так тихо двигаться, как Дрэм, — спрыгнул и растянулся на самом краю чердачного настила

Получердак под самой крышей был погружен в теплый таинственный мрак, прорезанный, будто золотым мечом, полосой закатного солнца, проникшего сквозь отверстие в дерне. Густой запах плесени и пыли перебивал еще более острый пряный аромат трав, свисавших гирляндами со стропил, и резкий звериный запах шкур, оставленных здесь до зимы. Тут же, под балками, среди свежей бурой шерсти последней стрижки, лежали запасные хозяйственные орудия и плетеные корзины с одеждой и обувью Рядом с травами и вяленой медвежатиной была развешана конская сбруя, а на полу стояли кувшины с двумя ручками, наполненные сладким душистым медом, которым вся семья кормилась от одного сбора до другого

Там, где кончался настил, вечно в колечках дыма, поднимающихся от очага к дымовому отверстию в крыше, свисали два щита: щит Драстика, перешедший к нему от отца, и большой круглый щит из воловьей кожи с бронзовыми украшениями. Он принадлежал деду и должен был в один прекрасный день стать собственностью Дрэма.

Однако Дрэма сейчас мало занимали все эти хранившиеся на чердаке вещи. Лежа на животе на самом краю настила, он пытался разглядеть, что делают люди в хижине. Забавно смотреть на них, когда они тебя не видят. От их глаз он был скрыт толстой балкой, поддерживающей крышу, и дедовым щитом. Во все стороны от темнеющего очага и постепенно угасающей пыльной золотой полосы света разбегались бурые тени, окутанные дымом от тлеющих углей. У входа, где было посветлее, мать сидела за высоким ткацким станком, на котором с помощью треугольных глиняных грузил была туго натянута основа. Он слышал негромкий ритмичный стук челнока, когда мать прокладывала нити рядами.

Густой запах жирной баранины в бронзовом котелке, висящем над очагом, ударил ему в нос. Рот наполнился теплой слюной. Он вспомнил, что целый день ничего не ел, кроме миски утренней похлебки в горах у пастухов.

Дед сидел у очага на сложенной вдвое шкуре медведя, убитого им еще в то время, когда мир был молодым. Дед напоминал седого нахохлившегося орла, который когда-то тоже был золотистым.

По другую сторону очага, на женской половине, Блай, сидя на корточках, переворачивала в горячей золе ячменные лепешки. Маленькие смуглые руки так и летали над глиняным горшком. Она находилась как раз под дымовым отверстием, и ему ничего не стоило плюнуть ей на голову, как на зайца, пригревшегося на солнце на уступе заброшенного кремневого карьера, к северу от летних овечьих троп. Блай не была его сестрой. Он почти не помнил, как она появилась у них в семье, знал только, что это произошло, когда бронзовых дел мастер пришел с Западных Островов. С ним была женщина, дикое темнокожее создание со смоляной гривой волос и глазами черными как ночь. Она едва держалась на ногах и умерла вечером, оставив в папоротнике у стены блеющее новорожденное дитя. Бронзовых дел мастер совсем не интересовался ребенком и два дня спустя ушел