повысил голос. - Я тебе приказываю!

Командир роты злился, хотя причиной его злости вряд ля был Пилипенко. Старший лейтенант нервничал уже с полдня, когда роту автоматчиков выделили из полкового резерва и повернули на фланг, чтобы затянуть какую-то прореху, образовавшуюся в боевых порядках наступающих. Батальоны двинулись большаком, а мы попали в грязь на проселке, перешли болото, намокли, измучились и вдобавок ко всему лишились нашей единственной повозки, отставшей вместе с полковыми тылами. Правда, ПНШ обещал, как только подойдут тылы, направить подводу за ротой, но, судя по всему, где-то произошла заминка, подводы не было, и перед нами замаячила совсем уж безрадостная перспектива остаться без боеприпасов.

Пилипенко ворчал:

- Кого я назначу? Попрыставалы уси.

- А мне наплевать! - объявил Ананьев. - Сам отправляйся, если назначить некого.

- Ну и направлюсь.

- Только без ну!

Старшина замедлил шаг и оказался со мной рядом. Вид у него был совсем страдальческий, как всегда после стычек с начальством, что, в общем, случалось нередко. Дело в том, что Пилипенко раньше служил хозяйственником в дивизионной АХЧ и только перед наступлением за какую-то провинность был переведён в роту автоматчиков. Здесь его поставили командиром взвода, но взводный из старшего интенданта получился неважный. Пилипенко был многословен, часто командовал невпопад, а самое главное – совершенно не мог не пререкаться с начальством, когда то, как ему казалось, поступало неправильно или несправедливо.

Как всегда, дав выговориться командиру роты, в спор вступил его заместитель.

- Как это вы рассуждаете, старшина, - оборачиваясь, сказал Гриневич. - У вас же взвод.

- Взвод, взвод! Який цэ взвод: двадцать человик, та и ти нога за нагу чыпляются.

- Будто одни ваши чепляются? - сказал Ванин.

- Так у тэбэ скилькы? Тридцать два? А у мэнэ двадцить три.

- Мои ночь в охранении были.

- А мои копалы.

Вообще слушать это было не очень приятно, но спорили взводные не впервые, и Ананьев относился к их ссорам не строго. Правда, он почти всегда был на стороне Ванина, который и сам мог постоять за себя, только иногда у младшего лейтенанта не хватало на это терпения. Пилипенко же спорить мог бесконечно.

- Ладно! - ни к кому не обращаясь, сказал Ванин. - На этот раз я сменю. Только надо бы и совесть иметь.

Пилипенко опять завелся:

- А шчо я, для сэбэ выгадую! Ви гляньтэ, яки у мэнэ ваяки. Та й бисова дорога...

Пригибая голову от ветра, Гриневич на ходу снова оглянулся на старшину.

- Ну и что же - боевая обстановка! А в присяге как сказано: стойко переносить все тяготы и лишения военной жизни.

- Та чулы!

- От и плохо, что сами чулы, а бойцам не внушаете.

На это Пилипенко не ответил, мы остановились. Командир роты с трофейной сигаретой в зубах начал шарить по своим многочисленным карманам - искал зажигалку. Ветер осатанело рвал полы его накидки, под которой у старшего лейтенанта была коротковатая шинель, подпоясанная обвисшим комсоставовским ремнем с трофейным «вальтером» в кобуре. Другого снаряжения - портупей, сумок, компасов - Ананьев не имел и ходил во всем красноармейском, выделяясь среди бойцов разве что погонами с замызганным просветом (звездочек, разумеется, на них не водилось) да своим долговязым ростом.

- Что мораль читать, - раскурив сигарету, сухо сказал комроты. - Сам не дурак. Отставаки есть?

- Нэмае. - с некоторой заминкой ответил Пилипенко. Из под капюшона накидки Ананьев испытующе покосился на взводного.

- Проверял?

- Ну, - настороженно ответил старшина, и всем стало ясно, что не проверял. Командир роты быстрым взглядом окинул бойцов - устало хлюпая по лужам, они проходили мимо.

- Где Чумак?

- Тут був, сдается.

- Був. А теперь где?

Пилипенко страдальчески хмурился, подергивая под палаткой плечами, и мне было жаль старшину. Он был самый старый в роте из всех командиров и держал себя даже с некоторым достоинством, которого, впрочем, не признавал Ананьев.

Я вглядывался в фигуры его автоматчиков, однако, как на беду, Чумака нигде не было.

- Вот так и получается, ядрена вошь! Найти и доложить! - приказал комроты и выругался.

Пилипенко, молча повернувшись, послушно зашлепал по снеговой слякоти. Он отошел уже шагов на пятнадцать, когда Ананьев неожиданно смягчился:

- Отставить! Веди взвод! - и легонько подтолкнул меня в спину. - Васюков - бегом! И заодно глянь повозку.

2

Разбрызгивая в стороны снежные лужи, я бежал по дороге. Остерегаться мокряди уже не имело смысла - и так на мне все было мокрым, не спасала и худенькая немецкая палатка-треуголка. Навстречу устало брели автоматчики - знакомые, что уцелели в зимних боях, и новички, за неделю до наступления прибывшие в роту. Я знал далеко не каждого - меня же тут знали все. Как-никак я был на виду - всегда с командиром роты, в колонне, на привале или в цепи. При Ананьеве они, конечно, вели себя сдержаннее, а теперь, завидев меня одного, дали волю своему любопытству:

- Что, Васюков, немцы?

- Куда бежишь? Может, ночуем, да?

- Ординарец, ком сюда - перекурим!

Я никому не отвечал: на бегу скользя взглядом по их нестройным рядам, я надеялся увидеть Чумака. Но его нигде не было, и я мчался все дальше по склону пригорка вниз.

Ординарцем к Ананьеву я попал полгода назад, в тот самый день, когда прибыл в роту. Ананьев тогда прошелся перед строем молчаливых неуклюжих, в необмятых шинелях новичков и, остановившись возле меня, приказал: «Пойдешь ординарцем. Понял?» - «Понял», - сказал я, хотя в то время понял не много. Со временем, однако, приучился, сложного в этой должности оказалось не много. Иногда было неспокойно, иногда страшновато, особенно под огнем, когда все лежали, втиснувшись в своя ячейки, а Ананьев посылал меня в какой-нибудь взвод, или с донесением к командиру батальона, или просто посмотреть, кто занимает лесок, или позвать старшину. Правда, комроты и сам не очень берегся и бегал не меньше меня, а часто и вместе со мной.

Чумака я тоже искал не впервые - этот Чумак был просто наказанием нашим. Из-за него Пилипенко почти ежедневно получал нагоняй от начальства - то он потеряется, то станет не в свой взвод при построении, то не успеет вовремя пообедать, потому что не имеет ложки, то под огнем вылезет на самое убойное место - ползи тогда, сгоняй его оттуда в укрытие. На марше же он отставал, наверное, уже раз десять, не меньше.

Я вглядывался в тусклые, намокшие, облепленные снегом фигуры автоматчиков, на дороге их становилось все меньше и, наконец, не осталось ни одного.

Я остановился, послушал, собираясь уже догонять колонну, как поодаль заслышал шаги. Действительно, через минуту из сумерек вышли двое: Чумак, который, подоткнув