устрашения выпуклые рачьи глаза и садился в пролетку.

Звеня шпорами и придерживая небрежно саблю, он выходил из пролетки у курцевского дома и направлялся деловито по желтой дорожке прямо в магазин. Никто не знал, о чем беседовал полицмейстер с господином Курцем.

Кучер долго сидел на козлах, не снимая белых нитяных перчаток. Но наконец не выдерживал, поднимал длинные полы синего суконного армяка с красным шарфом вместо пояса, слезал с козел и, заломив набекрень клеенчатый цилиндр с павлиньим пером, подходил к дворнику угощаться табачком.

На другой день эконом господина Курца отпускал для полицмейстера бочки с семгой и икрой, а Павка по-прежнему без ошибки выкидывал свои флаги.

Глава II. ГОРОДОК

В любом городе существуют свои особенности. И в описываемом нами городке они тоже, конечно, были: здесь в каждом дворе у ребят был выстроен самодельный пароход. Правда, чаще это было всего лишь несколько досок, составленных ромбом, что изображало нос парохода и корму, а два деревянных ящика от фруктов служили капитанской рубкой и мостиком. Но встречались пароходы и получше, где настилалась палуба из плах и лестница вела на капитанский мостик, а по бортам стояли старые ведра, выкрашенные в белую краску, и на каждом ведре — громадная буква, так что поставленные вместе ведра указывали название парохода. На носу лежал даже якорь и толстый канат, который распространял вокруг нежный запах смолы.

Как бы то ни было, но в городке не встречалось двора, где бы не красовался пароход.

И это было понятно: судьба забросила городок далеко, почти на берег океана, куда стремилась торжественно река. Она давала городу рыбу, по этой реке рыбу увозили в неизвестные края, на эту реку приходили из далеких стран океанские суда; они привозили хлеб, рис, кокосы и письма со всего большого света.

Печальной становилась река, когда уходил последний пароход. Снег хлопьями падал на палубу, мачты покрывались тонким льдом. Долго смотрели жители вслед удаляющемуся кораблю. Вот уж и дымок скроется на горизонте, а на пристани все стоят и стоят люди, как будто от них ушло счастье. Да и впрямь не ушло ли оно?

Тайга гудит уже тревожно. Колючий северный ветер плачет над рекой, а она, строгая, суровая, катит свинцовые волны в безбрежные края океана, и черной стеной стоят по ее берегам высокие горы. Но закроется льдом и снегом река. Белая, безмолвная, лежит она, как пустыня, и только редко-редко заметишь маленькое черное пятнышко, которое двигается по санной ровной дороге. Это путник спешит добраться дотемна на другой берег, в зимовье, или упряжка гиляцких лаек бежит с нартой, груженной сухой юколой — кетой.

Печально бывает зимой и в городке. Крыши, стены домов, ограды — все покрыто белой шапкой. Только дым валит из труб. И зловеще качаются на высоких шестах черные флаги, предупреждая прохожих, что в доме — заразный больной. А то вдруг зазвенит почтовый колокольчик! Долго звенит он... И долго тянется зимнее время, когда ждешь весны. А она и сама приближается, как колокольчик русской тройки: звенит, звенит вдалеке и вдруг промчится мимо и сразу замрет, исчезнет где-то вдали. Да! Долго не приходит весна.

Но подует наконец теплый, влажный ветер. Набухнет река. И утром на рейде, среди потемневших ледяных просторов, неожиданно обнаружится полоска чистой воды! Это лед тронулся! А за ним уж виден первый пароход! На каланче дежурный не отводит глаз от бинокля. А дымок все ближе, ближе. Вон уж и труба видна. Весь город высыпает на улицу, спешит к пристани. А там гремит духовой оркестр, и в бухте взрывают динамитом последний лед.

И вот пароход у пристани. Он еще только бросает якорь, а старший помощник прыгает прямо через борт палубы на пристань. Кругом возгласы, поцелуи, объятия! Снова счастье!

Снова жизнь! Как же не любить ребятам пароход! И они все играют в пароход.

Даже в мрачном курцевском дворе стоит пароход, только там настоящий катер, морской, винтовой, который дед Амплей подарил первому внуку своему Павке, родившемуся в день Петра и Павла, 29 июня. В тот день с золотых приисков принесли старику большой самородок, похожий на цветок, и старик приказал врезать его в нос корабля.

— Глядите, ваше степенство, — сказал плотник Амплею, показывая на самородок, — ведь это чистый василек.

И Амплей велел назвать корабль «Золотой Василек».

Глава III. ЗЕЛЕНАЯ КОМНАТА

В тихой комнате в зеленом полумраке жили нарядные куклы. Каждый день вертлявые бойки смахивали с них пыль пушистыми метелками из разноцветных нежных перьев. По субботам парикмахер приходил с горячими щипцами подвивать растрепавшиеся за неделю кудри и локоны, но из курцевских детей к этим куклам никто не прикасался.

Много лет назад, когда еще не было толстой фрау Курц, бегала по просторным комнатам этого дома маленькая девочка Агаша. Ее черные глаза сверкали, как угли, и черные кудри вились словно у цыганки. Мать Агаши и вправду была цыганка. Она умерла, когда Агаше было несколько месяцев. Отец Агаши, Амплей Дормидонтович Синюшкин, души не чаял в дочери.

Давным-давно, совсем юным, Амплей с отцом провел несколько месяцев в Японии. Близился Новый год. По старому лунному календарю он приходится в Японии на конец января или начало февраля. Новый год! Цветет слива. Значит, пришла весна. Она нарядила все села и города в розовато-сиреневую дымку, в которой плавала тончайшая весенняя паутинка. Облака цветущих вишен, голубые цветы персика, и какие бабочки! А кругом звенят жаворонки, поют соловьи. И шумят, шумят теплые весенние дожди.

Детишки собирали первую весеннюю травку — латук. Значит, беднякам уже нечего было есть.

Но больше всего Амплей был удивлен праздником кукол — «Хина мацури». Он устраивается для японских девочек 3 марта. Боже мой! Сколько кукол! И все в старинных придворных нарядах. Они изображают микадо — императора, его супругу и весь императорский двор.

На всю жизнь Амплей запомнил праздник «Хина мацури» да еще крошечные клеточки, в которые японцы сажают цикад и сверчков, чтобы по вечерам наслаждаться их пением.

Это он для Агаши устроил зеленую комнату и выписывал со всего света кукол. Каждый день поутру Агаша прибегала в зеленую комнату и всплескивала от радости руками: в комнате всегда была новая обитательница. Агаша визжала и хлопала в ладоши, в восторге кружилась по комнате. Кукла приплывала откуда-нибудь издалека: из Марселя, Сан-Паоло или Порт-о-Пренса. Она получала имя по названию города, откуда прибыла. И в тот же день ей на грудь вешали золотой медальон на цепочке, где было написано ее имя. Тут были самые непонятные имена: Багиа, Хонда, Пернамбуку, Ла Гваира, Квезальтенанго, Тегусигальпа,