улыбку, сразу ему пришли на память все те незначительные поступки, которые они совершали вдвоём, долгие прогулки вместе, вечера, когда отец читал ему перед сном, объяснения того или иного явления, многократно пересказанные легенды, общее мнение о том, что мир полон надежд и тайн, которые нелегко постичь. Эта улыбка свидетельствовала, казалось, по секрету о том, что силы отца ещё не иссякли, и Люк верил ей гораздо больше, нежели волнению, написанному на лице застывшей в ожидании тёти Элен, или напряжённому и всё понимающему взгляду молодого врача, который стоял в ногах кровати. Вся их с отцом жизнь мелькала у него перед глазами, жизнь вдвоём, которую ничто, казалось, не могло нарушить. Он стоял и ждал, улыбаясь чуть боязливой улыбкой.

– Люк, сын, – медленно продолжал отец, – я, может, покину тебя на время. Я исчезну… уеду… Но я буду с тобой, понятно, сынок?

– Да, папа, – прошептал Люк.

– Мне бы хотелось, чтобы ты переехал жить к тёте

Элен и дяде Генри. Он очень хороший человек, Люк, добрый и будет заботиться о тебе. Мальчику полезно пожить в небольшом городке. Поезжай к ним, Люк.

– Хорошо, но только не сейчас, папа, – не согласился

Люк.

– Не сейчас, но очень скоро, сынок.

– Хорошо, скоро.

– И ещё, Люк, – голос доктора стал ещё тише, казалось, он говорит издалека, прилагая ещё больше усилий, –

мне бы хотелось, чтобы ты научился у дяди Генри, как нужно жить. Слушай и запоминай то, что он скажет. Хорошо, сынок?

– Хорошо, папа. Я буду учиться у дяди Генри.

– Чтобы никому не быть в тягость, – прошептал доктор и попытался повернуть голову. Он посмотрел на жену своего брата, и она быстро-быстро закивала головой. –

Генри умеет жить, он всегда умел, правда, Элен?

– Конечно, конечно, – поспешила согласиться она.

После долгого молчания доктор Болдуин прошептал:

– Люк, ты ещё здесь?

– Здесь, папа.

– Я всегда буду рядом с тобой, сынок. Здесь и там…

Недалеко.

Он вздохнул, и дыхание его стало прерывистым. Молодой врач сделал знак тёте Элен увести Люка.

Потом Люк стоял у дверей в гостиную, где тётя и миссис Джексон о чём-то тихо беседовали. Ему не понравилось, что у миссис Джексон как-то странно дёргается лицо, а глаза остекленели от слёз, хотя она старалась не плакать, пока они шептались, и потому у неё был чересчур суровый вид. Ему стало страшно.

Не понимая, что женщинам хотелось по-матерински обнять и утешить его, он смотрел на них с тревогой.

– Иди ко мне, Люк, – прерывающимся голосом позвала его миссис Джексон и, когда он медленно приблизился, не удержавшись, заплакала: – О Люк, милый ты мой мальчик, мальчик ты мой!

– Люк… сын… сыночек… – встав, зашептала вдруг тё-

тя Элен с полными слёз глазами, и, хотя у неё никогда не было сына, да она и не жаждала иметь детей, ей хотелось обнять Люка, потому что он терял отца и оставался один на свете. Это чувство материнской нежности было столь неожиданным для неё, что в горле у неё встал ком, который мешал её говорить.

Больше всего Люк был поражён тем, как тётя судорожно глотнула и как затрясся её подбородок.

– Подойди ко мне, Люк, – позвала она.

– Зачем? – спросил он, настороженно держась поодаль.

– Ладно, Люк, не нужно. Да благословит тебя господь, – мягко сказала миссис Джексон. Она тоже встала и попыталась обнять Люка, но он чуть ли не со злостью оттолкнул её.

– Что с вами? – заволновался он. – Оставьте меня в покое. Он стоял, как стоял часто, опустив руки, его большие голубые глаза смотрели внимательно и твёрдо, на лоб упала прядь волос. У него был такой вид, будто он приготовился драться или бежать наперегонки, а в действительности лишь отчаянно негодуя: неужто они намерены занять в его жизни место, принадлежащее его отцу?

– Мой бедный мальчик! Что с тобой? – недоумевала тётя Элен, которая не могла понять, чем он так рассержен.

– Ничего, – окончательно разозлился он. – Почему вы ведёте себя так, будто что-то случилось? – спросил он. Тё-

тя обняла его и прижала к груди его голову, и он почувствовал запах её пудры. Отшатнувшись, он повторил: – Оставьте меня в покое. Со мной всё в порядке.

Он был рассержен и смущён, и обе женщины только беспомощно глядели друг на друга.

И снова Люку вспомнился Майк. Хорошо бы, сейчас

Майк был с ним! Собака знает, как, не действуя тебе на нервы, разделить твоё замешательство и горе. Она умеет сидеть молча рядом и не напоминать о себе.

Он вышел и сел на крыльцо. По другой стороне темнеющей улицы проходило несколько больших мальчиков.

«Привет!» – машинально поздоровался он. «Привет, Люк!» – ответили они таким тоном, что ему снова стало неспокойно. Мечущийся над домом козодой издал жалобный вопль, который привёл его в ещё большее замешательство. Весь день он был сбит с толку нереальностью всего происходящего. Он понимал, что ему суждено потерять отца, но не мог в это поверить.

Отец умер в четыре часа утра, и когда Люку об этом сказали, он не заплакал. Он так и не мог поверить в смерть отца, и сильнее других в нём было чувство удивления.

2. СТАРАЯ СОБАКА И БЛАГОРАЗУМНЫЙ ДЯДЯ

Сойдя с поезда на станции в Коллингвуде, Люк с тревогой огляделся по сторонам, любопытствуя, в каком месте ему суждено жить. В праздничном сером костюме, с чемоданчиком в руке, он медленно шёл по платформе, глядя на широкую заводь голубого залива, уходящего за горизонт, где дым из трубы парохода превращался в тоненькую струйку, а белые облака, громоздясь друг на друга, принимали вид огромных соборов, высившихся на фоне синего неба. К северу от крохотной станции за рядами домов тянулись холмы с фермами, холмы, которые потом переходили в удивительно синие горы, каких он никогда прежде не видел. Горы эти так заворожили его, что он почти позабыл о своей тревоге. С другой стороны станции доносились грохот молотков и визг сверла, вонзающегося в металл. Это была судостроительная верфь. В небо вздымались огромные стальные бимсы. Обшивался сталью корпус судна, и подвешенные в люльках рабочие били молотками по стальным пластинам. А справа тянулся причал с белым зерновым элеватором, у которого стояло под погрузкой судно.

В те дни население Коллингвуда насчитывало семь тысяч человек, и судостроительным рабочим и докерам приходилось работать сверхурочно, потому что на элеватор за зерном приходили зерновозы с северных озёр, из Чикаго и даже из Кливленда. Город рос вокруг гавани и вдоль берега, а за ним шли холмы и уходящие до самых синих гор фермы.

– Люк! Люк! – услышал он голос тёти Элен. – Я здесь.

И вот она уже бежала по платформе в сером лёгком пальто и аккуратной