слезами. Сразу деловито осматривает папу — ох, как все запущено! А он почти в отключке — даже непонятно, узнал ли ее.
Но ничего, щебечет, утешает, обещает привести его в порядок домашними средствами типа ромашкового чая, я же чувствую невероятное, безумное, бессмысленное облегчение. Теперь в этом кошмаре я не одна, и хотя в ромашковый чай не верится, почему-то кажется, что потеплело.
Она рассказывает, почему задержалась, — дедушка умер. Тот самый, с яками.
— Ой, — огорчаюсь я. — Теперь не съездим!
— Почему не съездим? Там еще родственников много!
Пьем чай, я сияю подаренным киргизским серебром на пальцах и в ушах.
— Нравится? Я вам геометрический выбирал, строгий! А Кате — тот, с красным камушком. Вы не плачьте, Лариса Петровна, все будет хорошо!
Последний врач оказался прав. Через две недели внезапно падаю с высокой температурой. Вызваниваю Аню, хотя сегодня не ее день. Примчалась, золотце, обед сготовила, в кресло его перетащила, накормила — радостно докладывает, что хорошо поел.
И вдруг через два часа:
— Лариса Петровна, «скорую» надо!
— Что случилось?
— Еще сам не пойму, но чувствую — плохо.
Приехала «скорая», врач пятнадцать минут колдовала, испугалась и вызвала кардиологическую. Кардиолог что-то ему вколола, а потом говорит:
— Даже уезжать не буду. Через пятнадцать минут зафиксируем факт смерти.
У меня трясучка и озноб, голова ватная, еле стою и держусь за Аню. Папа весь голубой и ни на что не реагирует. Я даже не уловила момент ухода. Температура под сорок — все как в тумане. Опять мироздание меня пожалело — больно было, но как сквозь вату.
Выписали какие-то бумажки, позвонили в милицию.
Он лежит мраморный. Я хотела поцеловать, Аня ужаснулась:
— Это нельзя сейчас делать! Примета такой!
Почему нельзя, не помню — сказала, что-то плохое прилипнуть может.
И закрыла его лицо простыней.
Явился милиционер, спросил у нее паспортные данные как у свидетеля. Пока переписывал на какой-то бланк, я увидела паспорт — вовсе она не Алтынай, а Айгуль.
То-то дикий памирец ее Гулей иногда называл.
А мне уже все равно, сюжет окончен, гештальт завершен.
Последнее, что вижу, — черный пластиковый мешок, который санитары волоком тащат к лифту. Господи, моего отца — как мешок с мусором!
Она обещала придти на похороны, но не пришла. Потом объяснила — не решилась заходить в православный храм. Зато притащила на девять дней огромную кастрюлю салата. Красиво так нарезанный— аккуратно, как и все, что делает. Но я чувствовала отчаянную пустоту за плечом, когда хоронили. А он лежал в парадном кителе, как в футляре не по размеру — так весь истаял. И не было покоя в лице — угрюмое страдание.
Я теперь очень люблю, когда Анечка приезжает, и мы вспоминаем его, и смотрим фотографии, и улыбаемся последним шуткам. И вот она, стесняясь, снова просит взаймы, жалуясь на неустроенность. К типу на красном «ниссане» ей уже не вернуться, теперь ночами дежурит у кого-то в больнице. Я-то что насчет денег — всегда дам, если есть. Сегодня звонит — просит еще. Младшего брата привез с собой,такой-самый, залил соседей снизу — скандал, ремонт. Почти всю сумму набрал, немного осталось, не у кого больше просить — только вы, Лариса Петровна.
Подруги считают, что хитрая бестия меня дурит и никогда не отдаст. Но был же давний случай с однокурсницей из Литинститута — я получила крупный по тем временам гонорар, она попросила в долг… и пропала. Отдала, когда заработала, — но через несколько лет, я уж и забыла про них. Наверное, мне легче потерять, чем подумать о человеке плохо.
Звонок. Айгуль. Радостным голосом сообщает — деньги собрала и через неделю привезет.
— Лариса Петровна, будем вам машину покупать! И можно, я к вам на самом деле летом маму привезу? Она согласный!
— Не вопрос. Конечно, можно.
А через неделю в новостях — события в Оше. Какое там «события» — резня. Киргизы против узбеков. Погромы, жертвы. Толпы озверевших молодых мужчин. Еще через месяц зачем-то звоню Рустаму, хотя уже и так все ясно.
— Извините нас, — деревянным голосом, — но денег нет. Гуля улетела в Ош, у нее родственник погиб.
Господи, у людей несчастье, а я про деньги!
Ошские фотографии в Интернете ужасны. Разбитые машины, горящие дома, ряды свежих могил, скорбные недоумевающие женщины в туго повязанных косынках, с детьми на руках. И все теперь спорят, кто виноват — узбеки или киргизы? Ох, неужели уважаемые спорщики полагают, что в случае военных действий одна сторона бывает гуманнее другой?
С одной стороны, с детства слышала душераздирающие мамины и бабушкины рассказы — что немцы творили на оккупированной Украине и в Белоруссии.
С другой — один уважаемый ветеран мне подробно живописал, как русские грабили и насиловали мирное немецкое население. Можно подумать, что психология воюющих мужчин с тех пор изменилась.
ЛитВек: бестселлеры недели
