все голубее и все теснее, и взгляд упирается в дикий, ослепительно снежный пик.

Субкультура

А вот и земной рай. Научная сейсмологическая станция РАН около Бишкека — единственная, сохранившаяся за пределами России (такая же в таджикском Гарме была разгромлена в ходе межклановых столкновений). Лет десять назад здесь возник Международный научно-исследовательский центр.

Станция — на высоте 1700 метров, тридцать лет назад здесь был лысоватый холм, джайлоо для киргизских овечек. Теперь — научные и жилые здания. Сотрудники посадили деревья, развели цветы, вымостили дорожки, разбили парк — стало похоже на курортную зону.

Про людей особо. Если наука — это своя субкультура, то комплекс наук о земле — субкультура еще более специфическая. Ух, какие кадры! Фанатическая увлеченность, неиссякаемый оптимизм, отсутствие патологической депрессии и эмоциональное здоровье. Люди занимаются настоящим делом! Вот она, реальная метафизика счастья!

Пока Петька общается с коллегами и готовится к докладу, брожу с фотоаппаратом по задворкам территории, проникаясь ощущением места. Какие-то строения, между ними снуют люди, занятые делом — тут автопарк, там тащат баллоны для газосварки, здесь тарахтит движок. Пытаясь найти площадку для съемки, проламываясь через заросли каких-то тростников, оказываюсь на краю — внизу серпантин автомобильной дороги, еще ниже Аламедин петляет по дну долины голубым шнуром, на противоположном склоне — оранжевые обрывы, овраги и урочища, за ними острые хребты, как штормовые волны, вздыбленная орогенезом суша с вечными снегами на горизонте. Косматые рваные облака мечутся в небе, волоча по земле хвосты синих теней, отчего панорама горной страны дробится на осколки, вспыхивая дополнительными деталями и объемами.

Аж дух захватило.

Почему мы так любим смотреть сверху — с гор, башен, верхних этажей? Что-то распахивается, раскрывается, что-то освобождается, мы думаем и чувствуем уже иначе. А когда спуск — горное ущелье, или тесная улица, или узкий коридор — мы сворачиваемся, поджимаем ноги, скрючиваемся эмбрионом — и кто мы тогда? Или каморка, будка, чулан, тюремная камера, больничная палата. Клочок неба в зарешеченном окне не спасает — никакого объема, просто синий лоскут, ему не хватает линии горизонта, чтобы стать трехмерным. Говорил же Айтматов: «Если правда, что душа после смерти переселяется во что-то… хотелось бы мне превратиться в коршуна-белохвоста, чтобы летать и глядеть не наглядеться с высоты на землю свою». В те дни Киргизия прощалась с Айтматовым. Как он и хотел, его похоронили по мусульманскому обряду недалеко от Бишкека, в мемориальном музее «Ата-Беит», рядом с могилой отца и еще ста тридцати семи человек разных национальностей, расстрелянных в годы репрессий.

Вспомнила, как однажды в Киеве меня пригласили в гости — в знаменитый «Замок Ричарда», на откосе над Андреевским спуском. В те времена он был еще жилым домом. Нас ждала самая верхняя, совершенно экстремальная квартира — вход не из подъезда, а прямо из воздуха, только пройти по узкому навесному мостику. Вы бы попробовали сделать это зимой! — смеялась хозяйка. Восхищало все — нестандартная планировка, стеклянный потолок в кухне. Но главное — балкон. Вышла и задохнулась от открывшейся панорамы — Днепр сверкал внизу, и далеко-далеко видны были заднепровские дали.

— Видеть такой пейзаж каждое утро — становишься совершенно другим человеком!

— Именно поэтому я и переехала. Провернула дико сложный обмен и теперь — здесь.

У нее за спиной осталась какая-то травма — развод или что-то вроде, я не стала любопытствовать. Понятно, что это была ранозаживляющая квартира.

И здесь — в том же духе.

Выдираясь из зарослей обратно, натыкаюсь на тетку в сатиновом рабочем халате, с метлой. Сказать, что смотрит недоуменно — это ничего не сказать, поэтому я начинаю почти оправдываться.

— Красота у вас тут! Не оторвешься!

— Понимаю, — усмехается. — Я один раз пыталась уехать. Вышла на пенсию, решила — вернусь в Россию. Год без гор выдержала — и назад.

И опять думаю: видеть это каждый день — вот вам и другой менталитет!

Я не только про сатиновую тетку, я про всю прекрасную Киргизию.

Прекрасная Киргизия

Мы забыли, что природа — не только фон жизни нашей, а силовое поле, которое сгущает человеческую суть, дает энергию и просветляет. Экзистенциальный культуролог Георгий Гачев называл природу мистической субстанцией. Ее нельзя включить-выключить, она постоянна как формирующий нацию фактор. Природа разная — и народы разные.

И как же прекрасно выразился Гачев: «возлюбленная непохожесть»!

Только тем здесь и занимаюсь, что этой непохожести внимаю. Отправляюсь исследовать Аламединское ущелье. Табун рыжих коней в лоб штурмует крутой склон, поднимает тучу пыли — красивые животные, пружинные сгустки энергии. Возможно, это в них киргизский национальный дух. А возможно, в неведомых цветах — сотни белых султанов дрожат на длинных стеблях, пронзив суровую каменистую почву. Потом уже в справочнике нашла — эремурус.

Дорога вьется по склону, а внизу, в долине, меж беспорядочно расставленных юрт медленно бредут две маленькие фигурки, старик с палочкой и старушка в национальной одежде. Едва переставляют ноги, поддерживая друг друга, и нежно-розовый шелк на ней кажется невероятно трогательным.

Разгадку народа всегда пытаюсь искать именно в женщинах — они связаны с природой первобытной дремучей силой. У оседлых азиатов все понятно — сиди на женской половине дома и не вылезай, чтобы не попасться на глаза чужим мужчинам, отсюда все эти абаи, паранджи и прочие маскировочные средства. А вот женщина на коне не может носить паранджу — это крайне неудобно. Кроме того, в юрте нет никакой женской половины. Суровый кочевой быт приучает к труду совместному и нелегкому, а привычка ездить верхом — к вольнолюбию и непокорности. Внутренне, по крайней мере, должно быть так — а внешне оно может выглядеть и по-другому. Есть степные, «горизонтальные» варианты кочевниц — казашки, монголки, бедуинки, а здесь добавляется еще и вертикальная составляющая — дочери гор.

Тянь-шаньская горная страна, как все современные области орогенеза, буквально горит под ногами. Плакаты на симпозиуме изображают разбитую на блоки земную кору, испещренную стрелками — видно, что здесь каждый блок не только движется, но и вращается. Представьте, что вы сидите на битой тарелке, которую кто-то толкает снизу, да еще крутит. Еще одна специфическая грань менталитета — фатализм — должна вырабатываться, когда в любую минуту может тряхнуть, да