простая жизнь любви,
я Господу скажу: «Благослови
детей, чьи лица скрыты именами,
чьи крылья серебристы, как зола,
чьи души спят, а бедные тела
скитаются, как тени, между нами».
Худые руки на груди скрестя,
меж нами вечно наше спит дитя,
как светлый ангел в облачной кровати.
И я взываю к Господу: «Прости,
и спящего младенца окрести
в огромном океане благодати…»
* * *
1
Он тих, но смиренье ему не к лицу,
он ночью заблудшую ищет овцу
в стране, для него неизвестной,
ни другу о нем не скажу, ни отцу,
ни ангелу в тверди небесной.
2
Кто сыт настоящим, кто будущим пьян,
кому-то судьба не по вкусу,
кто знает, что будет крестить Иоанн,
и мертвой водою греха Иордан
омоет стопы Иисусу?
3
Мы были как те — не сомкнувшие вежд,
на брачном пиру, но без брачных одежд,
в чаду лихорадки любовной,
и сердцем постичь не могли — почему
возьмут нас и бросят во внешнюю тьму,
где слышен лишь скрежет зубовный?
4
Давай же, любимый, с тобою пойдем
туда, где не зреньем, не слухом,
а любящим сердцем услышим о Нем —
Он крестит людей не водой, а огнем,
и Духом, любимый, и Духом.
5
Как южная ночь глубока и тиха!
К невидимой ангельской рати
свой лиственный лик обратила ольха, —
и сердце уже не источник греха,
а чистый родник благодати.
* * *
Какая-то птица, как цепи воздушной звено,
приветствуя Бога, в лазури купается чистой.
Нас сеет Всевышний, как сеятель сеет зерно,
мы спим при дороге, на почве лежим каменистой.
Исполнятся сроки, и Бог тебе скажет: Восстань!
Ты будешь расти, не имея для тела границы.
И тополь серебряный, ткущий древесную ткань,
сплетет из ветвей серебристую люльку для птицы.
* * *
Тянет с севера тленом и холодом,
подо льдом цепенеет река,
и опять над разрушенным городом
кучевые плывут облака.
Проплывут над столицею древнею,
над зубчатой кремлевской стеной,
над заброшенной русской деревнею,
над огромной усталой страной.
Равнодушное небо безбрежное,
этот синий воздушный простор,
бороздят облака — белоснежные,
как вершины невидимых гор.
Злого времени ветер пронзительный
над тобою не властен, пока
в неземной красоте ослепительной
над Россией плывут облака,
очертанья меняют, колышутся,
и, покуда не кончился день,
как бесшумно, стремительно движется
по земле их летучая тень!
* * *
В объятьях неба нет желанья власти:
там ласточка висит на волоске,
о смысле жизни, о природе страсти
на варварском щебечет языке.
Ее подруги строят дом на склоне
какого-то убогого холма.
Стоит у речки старый клен в короне,
как стих из покаянного псалма.
В воздушной синеве, по бездорожью
отчаянные носятся стрижи…
Как мне сложить псалом во славу Божью,
невидимая ласточка, скажи?
Как мне найти тот тихий рай под ивой,
тот детский неприкаянный пустырь,
где муравей, монах нищелюбивый,
зовет проворных братьев в монастырь?
Как мне войти вторично в эти воды,
где некогда в безоблачном раю
Священное Писание природы
вошло навеки в плоть и кровь мою?
* * *
Внезапно рыбы покажут спины
и вновь в морские уйдут глубины.
Держа в объятиях круг гончарный,
идет по миру владыка глины.
Он молча мир созерцает тварный,
он слышит — поезд гремит товарный,
а в небе месяц висит двурогий,
и лист грызет шелкопряд непарный.
Идет по миру гончар убогий,
его, наверно, зовут Евлогий,
скрывая жизни запас недельный,
за ним шагает сосуд скудельный.
Взошел Евлогий на холм пологий,
увидел сверху свой путь опасный —
и обнял нежно кривой, безногий
сосуд скудельный из глины красной…
* * *
Помолчи, не говори ни слова:
где-то птица мелкая поет…
Жизнь вокруг соснова и елова —
колется, а плакать не дает.
Вот стоят деревья-соборяне,
дивные высокие дубы.
Я хожу по ягодной поляне,
собираю красные грибы.
От моих усилий мало толка:
тронешь шляпку — и прилипла к ней
желтая сосновая иголка
и другая — чуть позеленей.
Спутники мои оторопели,
спрятались, попадали в траву.
Я кричу, пугая птичьи трели,
жалобное детское «ау!».
В небе виден месяца осколок,
где-то рядом озеро блестит,
падают на землю иглы елок,
и листва на дубе шелестит.
* * *
Погонщик, сидя на осле,
чужое сердце держит в клетке,
а голубь в двойственном числе
воркует на дубовой ветке.
Дождь спит, но капли моросят, —
и это стало верным знаком
того, что в воздухе висят
три желудя, покрытых лаком.
И дуб с двоящейся душой
в студеной речке моет ноги,
и спит кустарник при дороге,
как текст, написанный левшой.
* * *
Только отложишь в сторону бремя мирских забот,
сразу увидишь: вороны метят небесный свод.
Как нам с тобою встретиться,