если в лесу сейчас
ягода волчья светится, словно вороний глаз?
Было забыто, изгнано то, что к себе влекло,
мертвой водой обрызгано вороново крыло.
Только в невнятном лепете мелкого камыша
слышно, как плачут лебеди, стонет моя душа.
* * *
Гриф, словно царь, восседает среди плебеев,
и, примеряя смертельный размер петли,
пляшут над озером девери скарабеев,
а над поляною — дочери черной тли.
Что же нам делать, когда мы увидим это?
Что нас с судьбою собственной примирит?
Буквы чужого имени — альфа, бета —
или — вода живая, яблоки Гесперид?
Снова Тезей лабиринт покидает критский,
в темном Аиде Орфея звучит свирель —
значит, рябина оденется в шелк персидский,
и шемаханский бархат накинет ель.
Вырастут лотосы, и плодоносным илом
вскормлены будут грифы в конце времен,
чтобы, как ангелы, стали парить над миром
бражник, стеклянница, парусник, махаон.
* * *
Мы встретились в день избавленья от мук.
Деревья листвой шелестели.
Была я печальна, как маленький жук,
лежащий в холодной постели.
Печаль раздавалась, как голос с небес,
и рос над покинутым городом лес.
А в городе этом в квартире одной
кипел, задыхаясь, кофейник,
и я засыпала, и рос надо мной
случайной любви муравейник.
Вокруг шевелился таинственный сор,
и птицы смотрели из лиственных нор.
А в городе крутят немое кино,
прощальный горит целлулоид,
и бабочки в пестрых летят кимоно,
и смерть их, преследуя, ловит.
И, силы теряя, ползет муравей
к фонтанам деревьев под струи ветвей.
Коричневый город на узкой тропе
не зря называют Китаем…
Увидев друг друга в случайной толпе,
мы ужас любви испытаем —
и, взявшись за руки, как дети, пойдем
туда, где вдвоем навсегда пропадем,
туда, где в сплетении черных корней,
не связанных узами брака,
исчезло пространство
и спины камней
едва выступают из мрака.
* * *
Вот сидит на диване бессмертный Кощей,
сочиняет трактат о природе вещей.
На столе он расставил свои зеркала,
кулебяку испек на четыре угла.
Он с тобой говорит о нелегкой судьбе
и разрезать пирог предлагает тебе.
Отрезаешь кусок — там сухая трава,
а из этого — щучья торчит голова,
а из третьего смотрит кручина-тоска,
и змея из четвертого лезет куска.
— Что ты сделал, бессмертного слова вассал,
ты зачем нам явил воплотившийся ад
и зачем ты, как смертный Кощей, написал
о природе вещей пресловутый трактат?
— Все творенья твои — не огонь, а зола,
и не ставь перед нами свои зеркала,
и по дому, как стрелки часов, не ходи,
и не лейся из глаз,
и не бейся в груди…
Русские сказки
1
Старик в футболке, жующий пиццу,
сидит в столовке на берегу,
он видит щуку-императрицу,
когда ему подают рагу.
Стоит царица в воде зеленой,
а рядом зыблется стая слуг.
Старик царицу назвал Аленой.
сказал Алене, что ей — каюк.
— Уже рыбак приготовил снасти
и встал над речкою в полный рост,
его волнует природа власти,
он хочет щуку поймать за хвост,
лишить короны и обезглавить
императрицу большой реки,
чтобы на память себе оставить
ее державные плавники!
2
Вороний съезд. Воробьиный форум.
Колонны ясеней. Стиль ампир.
Старик, окрестность окинув взором,
сидит под лозунгом «Миру — мир!».
Каштанов кроны — расцвет барокко,
а в кронах вязов царит модерн.
На ветке дуба сидит сорока,
она прекрасна, как Анна Керн.
Презрев сороку с повадкой дамской,
старик увидит, глаза закрыв,
закат, как отблеск войны гражданской,
а дуб с сорокой на нем — как взрыв.
3
В измятом свитере грубой вязки,
с женой, послушной, как Лиля Брик,
блуждает в зарослях русской сказки
уже знакомый тебе старик.
Старик с женою — пьянее хмеля,
навек покинув родной барак,
идут туда, где живет Емеля,
Иван-царевич, Иван-дурак.
— Мы что ж — напрасно разбили фрица? —
Кричит старик и идет в шинок…
Старик расплачется — и жар-птица
вспорхнет, как бабочка, из-под ног.
Прошедшие времена
1
Ни о чем не спросит и, видимо, не простит…
Имперфект скрежещет, аорист — благовестит,
а поэт из них второпях сколотил строфу,
где таится жизнь, словно детский скелет в шкафу.
Что же это было? Страдание? Страсть? Аффект?
Утекло, ушло, превратилось в плюсквамперфект,
в золотую пыль, в неземную — навеки — синь,
в ледяной санскрит и в литую, как сталь, латынь.
Замолчишь, заплачешь, откроешь на миг окно —
там уже струится влажное волокно,
а в твоей постели, презрев наготу и стыд,
не добившись цели,
прошедшее время спит.
2
Как славно жить в дому, укрытом снегопадом,
смотреть в окно на снег нездешней белизны…
Сокровище мое лежит со мною рядом,
сокровище мое цветные видит сны.
А в недрах словаря, где слов пасется племя, —
забвенье и тоска, туман и забытье.