Гастону нравилось, что она носит платья: в сочетании со скрученными в скромный пучок волосами это придавало ей очаровательную старомодность.

С первой минуты он понял с пронзительной ясностью то, что мимолетно ощутил в их короткое рандеву, у канала Сен-Мартен, — ее присутствие делало его счастливым.

Подцепив кусочек паштета на румяный тост, пробовала, — вначале скептически, потом все с большим одобрением:

— М-м-м…

Еще бы, не «м-м-м»! Он как-никак родом с юго-запада, что славится паштетами из утиной и гусиной печенки, и уж в этом-то он разбирается… Шампанское заменили сладким эльзасским, и к вину она тоже отнеслась недоверчиво, а, распробовав, пила с удовольствием, говоря при этом, что находит белые вина кисловатыми.

Поздороваться с новой гостьей пришел Рага, длинношерстный блондин сомнительной породы, почти оглохший, малопригодный сторож, — черные, близко поставленные глазки в сочетании с вытянутым носом придавали ему глуповато-трогательный вид. Пес принял Лизу сразу, доверчиво припав к ее ногам, как мечталось припасть и самому Гастону.

— Перестаньте называть мою собаку — Рагу!

Ворчал, а про себя молил: «Называйте, как угодно, и меня можете окрестить любым, смешным, наинелепейшим именем, делайте со мной, что хотите, только не уезжайте, оставайтесь, я боюсь, что вы не вернетесь, я ужасно боюсь вас потерять!»

— А почему вы его назвали Рага?

— Не я. Так его звали до меня. Он дважды брошенный. Муж с женой, которые забрали его из приюта, снова хотели туда отдать по причине развода… Вот я его и спас. Мы уже десять лет вместе. А рага — это стиль, мелодия в индийской музыке.

После знакомства с собакой она, как ему показалось, из вежливости, заинтересовалась хозяином.

— А чем вы занимались до выхода на пенсию?

— Преподавал.

— Что именно?

— Механику жидких тел.

— В техникуме?

— И в техникуме. И на подготовительных курсах.

Он было собрался, не без удовольствия, прочитать ей коротенькую лекцию о жидких и твердых телах, но она молчала. Потом спросила:

— Вы не скучаете по работе?

Накануне у него гостили друзья из Лиона, тоже бывшие преподаватели, они вместе балагурили, как раньше, в учительской на переменке…

— Нет, не скучаю.

Приумолк, ожидая следующего вопроса. Она обвела медленным, оценивающим взглядом картинный пейзаж.

— Каким образом вы поселились на барже?

— Можно сказать, случайно. Один мой приятель написал кандидатскую о том, как парижане оборудуют баржи под жилье. Я почитал, возникло желание попробовать. Вообще-то я мечтал о лофте, но к тому времени цены на них подскочили. А тут подвернулась подходящая баржа…

— А что на ней возили?

— Гравий, песок… Это была совершенно пустая коробка. Все, кроме электричества, я сделал своими руками.

— И давно вы здесь обитаете?

— Двадцать пять лет.

— На этом же месте?

— На этом же месте.

— И вот уже двадцать пять лет вы смотрите на одну и ту же картинку… Не надоело?

— Нет. Картинка постоянно меняется. И деревья выросли…

Лизе приглянулась белая усадьба на пригорке, с закрытыми ставнями.

— Там кто-нибудь живет?

— Хозяева, кажется, англичане, иногда наведываются.

Они снова долго молчали. Гастон остро чувствовал ее присутствие, совсем близко, и молчать с ней было приятно, они словно продолжали разговор, каждый про себя. Произносить слова вслух казалось лишним.

— Вы счастливы?

В ее голосе прозвучала уверенность: разве здесь, в этом райском уголке, он может чувствовать себя иначе?

— Да.

Со временем и частью непроизвольно, жизнь его устроилась именно так, как он желал, но теперь ему хотелось признаться Лизе: «Для полного счастья мне не хватает вас!».

От ее пьянящей близости, от жаркого даже под белым парусиновым тентом воздуха, от духоты и чрезмерно выпитого вина ему стало нехорошо, он ушел вниз, в спальню, опасливо измерил подскочившее давление, полежал немного. Это ему показалось, что немного, на самом деле прошло более часа, а она просидела все это время на корме, глядя на искрящуюся воду, на противоположный берег, точно такой, как на присланной Гастоном фотографии: яркий, солнечный, под легким сислеевским небом… И, казалось, она может сидеть так вечно.

Он извинился: запланированная прогулка в лесу не состоялась! Но она не высказала ни упреков, ни сожаления.

— Ничего страшного.

И спросила расписание поездов. Было рано, около шести, — он беспрекословно, с упавшим сердцем, отвез ее на станцию. И она уехала… Он не сомневался, что навсегда.

Теперь она присутствовала на его барже постоянно. Разгуливала, качая серой юбкой у него перед глазами, обмахивала подолом стулья, волнуя тем неизведанным, что он угадывал под мягкими складками; за обедом тянула узкую кисть, чтобы пригубить вино из его бокала; играла с эхом, отсылая мягким, негромким голосом протяжное «а-а-а»; эхо катилось наискосок по воде и, отталкиваясь от берегов, возвращалось к ней, а она веселилась, как девчонка…

Гастон видел Лизу повсюду, думал о ней с утра до вечера. И мечтал…

Природа оказалась на его стороне. Пошли сухие, солнечные дни, он ухватился за удачный предлог, — не следующего же лета ему ждать! — написал Лизе. В худшем случае, она не ответит или скажет, что не может приехать. Она ответила. «Моя бабушка говорила: получить приглашение в первый раз несложно, а вот получить его вторично — гораздо сложнее!» За фразой следовало три смайлика. И он как будто услышал ее низкий, грудной смешок, она не смеялась, а добродушно гукала — коротко или, особенно довольная, по-голубиному протяжно. Предупредила, что хочет искупаться перед обедом и приедет пораньше: «Я постараюсь сесть на поезд, который прибывает в 11.41». И еще: «Будет жарко, приготовьте для меня бутылку минеральной воды комнатной температуры, плиз…» При видимой легкости, беспечности она продумывала все до мелочей и четко, как в линованной тетрадке, расписывала по пунктам. Его почему-то снова охватил страх: а вдруг не приедет? А он не представляет, где ее искать… Она приехала.

— За эти дни я успела забыть, как здесь хорошо!

И тут же, на палубе, без церемоний разделась, пока он, насвистывая, относил сумки с провизией на кухню, осталась в простом черном купальнике и, подколов волосы, осторожно спустилась в бурую воду по узким железным перекладинам. Видя, как она болезненно морщится, Гастон счел нужным пояснить:

— У меня украли лестницу со ступеньками…

Он мало что знал о ней. Она любила прожаренное мясо, не ела и не пила ничего холодного — прикоснулась к ломтику дыни, проверить… Когда он извинился за безвкусный промышленный багет — оба булочника ушли