Ей обидно за свое волнение, слезы. Я отворачиваюсь к окну.

Сумасшедший состав несет нас в ночь. За темным стеклом только угадываются очертания лесных посадок, разрывы полей…

За окном вспыхнул яркий свет. Оглушительный грохот ворвался в кабину. Я невольно отшатнулся. Мимо проносился встречный поезд. На огромной скорости слились в одну полосу освещенные окна вагонов. Там сидели пассажиры, ужинали, разговаривали. Они были всего в каких-нибудь полутора-двух метрах.

Поезд промчался. Через полчаса он остановится у нашей станции. Я застонал от подступившей тоски.

Девчонка встревоженно взглянула на меня. Но я молчал, и она ничего не спросила. Только заглянула в лицо. В глазах ее мелькнул испуг.

— Ты что… плакал?..

10

Начальник разъезда «38-й километр» растерянно перечитывал телефонограмму.

— Ну и ну! Такого еще никогда не было!

— Мне приходилось, — сказал пожилой дежурный.

— Составы под откос пускать?!

Дежурный кивнул.

— Это когда же?

— В войну.

— Так то в войну!..

Начальник был очень молод.

11

Она стояла спиной ко мне. Плечи ее вздрагивали. Я пробовал успокоить ее, но она не обернулась. Я видел, как она кусала губы, чтобы не разрыдаться. Со слезами она ничего не могла сделать, они текли у нее по щекам. Я вынул из кармана платок.

— На, возьми, — сказал я. — Чистый.

Она, не оборачиваясь, оттолкнула мою руку. Она не хотела, чтобы я видел ее слезы. Но плечи у нее вздрагивали все сильней. Я не знал, что делать. У меня уже у самого засвербило в носу и сами собой начали подергиваться губы. Я попробовал засвистеть какой-то веселенький мотивчик.

— Перестань свистеть! — сказала она.

Я перестал. Она вынула зеркальце. Не глядя на меня, потребовала:

— Дай платок!

12

— Серега! Сергей!..

Петька весь ободрался о щебенку и придорожные кусты. Сорвал голос. Он обшарил не меньше километра насыпи с обеих сторон.

— Сережка-а!

Значит, он остался на сцепке и сейчас мчится в тартарары со скоростью сто километров в час…

— Серге-ей!

Мимо, грохоча, пронесся пассажирский поезд.

Петька скатился с насыпи и через бурое весеннее поле побежал к далекому проселку. Вдали показался одинокий свет фары. Он приближался.

Башмаки расползались в жирной пашне. Земля цеплялась за ноги, не пускала вперед. Донесся треск мотоциклетного мотора.

Петька отчаянно рванулся к проселку. Упал, поднялся. Снова бросился наперерез свету. Забыв об опасности, Петька, распахнул руки, загородил дорогу. Мотоциклист резко затормозил.

— Друг!.. — прохрипел Петька. — Скорей… К телефону!..

Вид у него был такой, что парнишка-мотоциклист даже не спросил ничего. Кивком показал на сиденье сзади.

Круто развернул машину и на предельной скорости помчал ее обратно в темноту.

13

— Что же мы будем делать? — спросила девчонка.

Она уже привела себя в порядок и стояла строгая, аккуратная, такая же, как прежде. Она смотрела на меня, ожидая ответа. Надо было что-то придумать, оттянуть время.

За окном в луче прожектора промелькнула фанерная постройка с вывеской «Столовая». Несколько столиков стояли снаружи. На них лежали стулья, убранные на ночь.

Я вдруг ужасно захотел есть. Я всегда хочу есть в самое неподходящее время. Даже в кино, когда вижу, как на экране артисты едят, так мне тут же хочется есть. Я раз в доме санитарного просвещения у лектора, который проводил беседу о питании при атеросклерозе, спросил, что это — может быть, у меня какая-нибудь болезнь?

Лектор сказал, что я вполне здоров. Просто у меня сильная реакция организма на еду. И это вполне согласуется с теорией академика Павлова.

— Слушай, — сказал я. — У тебя никакой еды нет?

— Что?!

Глаза девчонки стали еще круглей. Она решила, что ослышалась.

— Ты хочешь есть?!

— Не хотел бы, не спрашивал, — буркнул я.

Я уже жалел о своем нелепом вопросе. Но девчонка вдруг сказала:

— Сейчас посмотрим.

Она немного успокоилась. Если человек хочет есть, то в самом деле все не так страшно.

Девчонка поставила на кресло большую красно-синюю сумку. Сумка была набита свертками, пакетами, кульками. У меня просто глаза разбежались. Колбаса, сыр, масло, хлеб белый и черный, крутые яйца, соленые помидоры… Ну и запасливая оказалась попутчица! У меня даже настроение поднялось.

Со стороны поглядеть — просто два человека сидят в поезде и ужинают. Только почему-то не в купе вагона, а в кабине машиниста. Девчонка сама почти ничего не ела, только все подкладывала мне новые куски. И чем больше я ел, тем она становилась спокойней. Кажется, первый раз мой аппетит принес какую-то пользу.

14

На дверях поселковой почты висел большой амбарный замок.

— Проспись, парень, — говорил сторож, — утром приходи.

— Открывай! — хрипел Петька. — Мне на станцию позвонить надо!

— Отступи! Не имею никакого полного права допускать посторонних лиц в неурочное время. Добром говорю, уйди!

— Открывай! Человек гибнет!

— Неужто на пятнадцать суток захотел? А ну, отойди! — Сторож угрожающе вскинул «тулку». — Стрелять буду!

— Стреляй!

Петька рванул на груди комбинезон и пошел на сторожа. Оттолкнул его. Ударил в дверь ногой. Дверь распахнулась. Не зажигая света, Петька бросился к телефону на стене.

— Ну, что хватаешь? Что хватаешь?! — плачущим голосом проговорил сзади сторож. — Это ж местный. Междугородний — вот он, в будочке висит… Темнота!..

15

Я уже не мог больше есть, а она все очищала яйца, мазала хлеб маслом, отрезала толстые ломти колбасы и молча пододвигала мне новые куски.

— Все! — сказал я. — Спасибо, сыт.

— Возьми помидоры. Ты не пробовал.

Это была, пожалуй, первая ее фраза за наш ужин.

— Попробуй! — настойчиво повторила она. — Сама солила.

Тут я понял, что совсем она не успокоилась. Просто боится, что сейчас кончится ужин и снова надвинется страх. И еще она очень не хочет, чтобы я заметил это.

— Возьми! — сказала она.

Я чувствовал, что у нее внутри все сжимается от предчувствия страха, но больше не мог съесть ни кусочка. Никакая реакция на еду не помогала.

— Всухомятку не пойдет, — сказал я. — Вот если бы граммов сто пятьдесят!

Здорово у меня это получилось. Не хуже, чем у Петьки Щукина. Я понимал, что водку ей взять неоткуда.

На лице девчонки появилось знакомое «вчерашнее»