фосфоресцировала, как казахский жупан. В целом в кассире угадывалась некая наркобаронская вальяжность. Нечто наркобаронье. Сидящий напротив, кавказского вида, неприязненно и подозрительно вглядывался в Сашу. Сашино сходство или несходство с неведомым Димкой не произвело на него ни малейшего впечатления.

Похоже, они разговаривали до Сашиного прихода. Наркобарон смотрел в стол. Выжидательно.

— Э-э-э… Меня тут вроде кто-то звал, — скрипуче начал Саша, как бы даже с некоторой зевотцей в голосе.

Нет ответа.

Еще мучительнейшие несколько секунд. Проститутские туши безмолвствовали.

Открылась какая-то дверь справа, и на пороге появилась она.

— Ну, я тебя позвала.

Как булгаковский кот. «Ну, я дал телеграмму. Дальше что?» Стояла чуть ли не руки в боки. Довольно странно… Позвала она его совсем по-другому — грубовато и дружелюбно. Саша не знал, как реагировать.

— Пойдем, — с каким-то досадливым полувздохом сказала она. Повернулась и пошла куда-то вглубь. Дверь оставила открытой.

Саша прошагал через комнату к двери, стараясь не задеть за чью-нибудь сонно свесившуюся ногу. Зашел за дверь, закрыв ее за собой. Какой-то до ужаса нищенский коридор с дверями по обеим сторонам.

— Ну давай, ты где?

И она взяла его за руку и повела по коридору. «Не надо, тетенька!» — чуть было не заверещал Саша, но та властно влекла его. Пока шли (очень недолго, но Саше так не казалось), он все время чувствовал своей от локтя голой рукой ее руку, равномерно поросшую мягко-колючей шерсткой. Кактус-младенец. Его чуть не передернуло. Она вся казалась ему жестко-мясистой, как бройлер, копчено-коричневой, как та вечная вращающаяся курица. Завела его в какую-то каморку. Голые стены, топчан. Душ. Образ чьего-то ужасного, одинокого конца.

— Так. Это стоит сто шекелей, до тридцати минут.

Он смотрел ей в лицо, но плохо видел его.

— До тридцати минут?.. Это как?

— Ты должен кончить до тридцати минут.

С почти непосильным трудом Саша соображал.

— Это значит… в любом случае… через тридцать минут — все?

— Да.

Саша уставился в пол, как бы раздумывая. На самом деле он не раздумывал, а лихорадочно соображал, как бы унести ноги. Мельком увидел ее нижнюю половину. Едва прикрыта. Минимальные трусы. Как они называются? «Бикини?» Эти самые бикини или как их там недостаточно прикрывают смуглый живот, исчерченный белыми шрамами, незагоревшими, не умеющими загорать.

«Кесарю — кесарево!» — внезапно подумал Саша, слегка мутясь умом.

— Ну так чего?

— Дороговато, — ответил Саша тоном человека, скребущего в затылке.

А вдруг она сбавит цену? Опять говорить, что дороговато?

Но этого, благодарение Богу, не случилось. Она только пожала плечами: твое, мол, дело. Он был отпущен. Прошел через предбанник, стараясь ни на кого и ни на что не глядеть, чувствуя спиной взгляды этих двух типов и неподвижность проститутских туш. На прощание, разумеется, чуть не влетел в серую лужу.

Он вышел на улицу и пошел куда глаза глядят, приходя в себя. Копченые туши, наркобарон в жупане, младенец-кактус, белые шрамы. «До тридцати минут…» Не заметил, как миновал трущобы (по площади они невелики) и очутился перед шоссе, таким знакомым, будничным. Все в этом большом мире осталось таким, как было, ничего не знающим о том, маленьком, откуда он только что появился. Саша стоял перед шоссе. Горящая надпись напротив — «RENAULT». Саша прикидывал. Он уже был спокоен. Главное, что его поразило, — это прием. Хуже, чем в советской торговле, уже порядком подзабытой. Запхай свои деньги себе в… В любой лавчонке к тебе относятся как к покупателю. Здесь — ничего подобного. У него не было и тени того чувства, будто он собирается что-то купить — мол, заверните мне. Тем более — кого-то. И сотрудницам махона, наверное, и в голову не приходило, что их покупают. Меня? Купить? Ты охренел… Ну а раз не было подобного чувства, значит, действительно никто никого здесь не покупал. Действительно так.

А может быть, это его советское воспитание? Ему и в Союзе, где деньги мало что значили, было неудобно перед официантом, так и подмывало кинуться ему помогать. Очень, очень похоже на правду. Хотя и в Союзе далеко не у всех было «советское воспитание». Во всяком случае, если у него советское, то и у этих махоновцев тоже советское. Хм, проявление советского «идеализма», покупатель — беспомощен, продавец — нагл.

Из махона он ушел почти в шоке. Но сейчас шока не было. Наоборот, скорее он чувствовал, как в нем закипает боевой дух. Что, взять так и уйти? Струсить? Не таковские мы ребята.

Пойти сейчас домой… А там что? Просаливать простыни своим потом?

Ну и чего уж там. Давненько он не брал в руки шашек. В последнее время совсем что-то про это забыл, а тут напомнили. Всколыхнули. И махонские туши задним числом казались не такими уж отвратительными. То есть, конечно, они были весьма непривлекательны, но бабская аура, близость бабы — это-то было самое что ни на есть настоящее. И кто сказал, что надо брать именно таких? Неужели нет никого получше?

Ничего в махоне особо страшного нет. Он уже был там, все видел. Противно, конечно, но не помер же он от этого. Кстати, денежки целехоньки. А не понравится — уйдем, церемониться нечего. Ничего страшного.

Саша выбросил окурок и, бросив последний взгляд на горящие буквы «RENAULT» — воплощение обыденной нормальности, твердыми шагами быстро пошел назад. По дороге отлил в закутке. Он шел и чувствовал, как махон тянет к себе какой-то своей неведомой силой. Настроен он был по-боевому. Когда подходил к тем трем махонам в начале улицы, чувствовал, что готов к труду и обороне.

Он подошел к одной из дверей и увидел, что двери, собственно, нет. Вместо нее висел малиновый полог. Он отодвинул его и вошел. Как только вошел, сразу почувствовал, что весь кураж мгновенно сгинул, будто его и не было, ухнул, как топор в прорубь.

Небольшая комнатка, обитая чем-то темно-зеленым, поглощающим свет. На мгновение увидел себя в зеркале, висящем на противоположной стене, слегка наклоненным к нему, и испытал неожиданное неприятное чувство, как будто споткнулся глазами.

На диване у стены, справа, боком к нему сидела девушка.

«Девица, девушка», — как-то так подумал он, взглянув на нее: не «шлюха» или «эта самая», а именно так. Никакого слова он про себя, понятно, не произнес, — а такие слова, как «девушка», он вообще не употреблял, но если выразить одним словом это первое его впечатление, то «девушка» окажется ближе всего. Неприлично легко одета, как все проститутки, но он даже не заметил этого. Она вскользь посмотрела на него и вернула лицо обратно. Это лицо вновь приняло выражение какого-то тревожного ожидания, будто