как движения, и лишь через длительное время призналась, что ощущает дискомфорт от употребления мясных и молочных продуктов. За этим последовали консультации с гастроэнтерологами и многочисленные анализы, подозрения падали на весь спектр желудочно-кишечных заболеваний: от непереносимости лактозы до гастрита и язвы. В конце 2006 была частная клиника в Фуншале, вылет в Лиссабон и встреча с первым онкологом. В январе 2007 диагноз — рак желудка — был подтвержден. Спустя несколько месяцев и бесконечную череду докторов было также безапелляционно подтверждено, что операция бесполезна. Она не остановит распространение опухоли, уже давшей на этой стадии метастазы в диафрагму и легкие, и не уменьшит боли.

Бруне Фонеска был тридцать один год, у неё было двое детей и муж, не желающий ничего слышать о смиренном согласии с диагнозом, но она всё равно отказалась от химиотерапии. Виктор злился, кричал, угрожал немедленно бросить её и детей; предлагал взвесить все за и против ещё раз; упрашивал, умолял подумать о будущем их семьи, падал на колени, плакал. Но Бруна была непреклонна. Она не хотела превращать свой последний год в безнадежную гонку наперегонки с непобедимым раком, проводить оставшееся ей время в палатах, прикованной к капельницам. А затем наступил последний март в её жизни.

С точностью до дней подсчитывая прошедшее с её смерти время, Виктор удивлялся, как смог продержаться эти два года. Даже в последние месяцы, заполненные сильной болью, рвотой и затуманенным сильными анестетиками рассудком, Бруна была двигателем всего в их семье. Виктору казалось, что он ни на что не способен без мягкого, но внимательного контроля жены. Он знал её с юности, — с детства! — был с ней столько лет, что уже и не представлял, как это: быть без неё. Ему казалось, что всё, что он планировал и делал, чувствовал и думал, всегда зависело от Бруны и происходило только из-за неё. Ему казалось, он не знает, как без неё жить.

Ему до сих пор так казалось. Потому он не мог расстаться с кольцом, или переехать из дома, собственноручно построенного для неё и их семьи, или бежать из города, как советовали родители и друзья. Даже Бруна в их последний совместный рождественский вечер завела беседу о том, что ему, Виктору, ни в коем случае нельзя отдаваться трауру и ставить на себе крест. Но он решительно отказывался понимать, что они все от него хотят.

— Пап?

Удерживая кольцо между губ, и не оборачиваясь, Виктор промычал:

— Ну?

Он выпустил отошедший от двигателя провод и теперь бесцельно блуждал взглядом по отсеку, прячась от дочери под капотом. В последнее время с Фернандой было особенно тяжело. Летом ей исполнилось четырнадцать, и достижение этого возраста сработало словно какой-то спусковой клапан. И прежде замкнутая и отстраненная, она превратилась в какую-то непробиваемую стену, капризную, истеричную и требовательную.

— Ты говорил, что мы поговорим, когда ты вернешься. Ты вернулся?

Виктор закрыл глаза, глубоко вдохнул и протяжно выдохнул. Каждый скандал разгорался с подобных разговоров, когда Фернанда срывалась на слезы, а он — на крик. Не поддаваться на провокации порой было трудно, иногда это просто не помогало, но Виктор старался.

— Да, я вернулся, — сухо ответил он, снова толкая пальцем оторвавшийся контакт. Они были чем-то похожи на этот обесточенный цилиндр. Сосуществовавшие прежде в мире, любви и понимании, они вдруг утратили возможность взаимодействовать, когда не стало соединяющего элемента — Бруны. И если Тойоту можно пригнать на СТО, то к кому обратиться для устранения этого напряжения между ним и дочерью, Виктор не знал.

— Ты не передумал насчет вчерашнего?

Он снова закрыл глаза и нахмурился. Очередная ловушка. Всякий разговор с дочкой — как хождение по зыбучему песку. Если он скажет, что не передумал, она мгновенно разрыдается. Если он заведет весь разговор заново, она разрыдается несколькими минутами позднее. Непростой выбор.

— У меня не было особой возможности передумать, Фернанда, — взвешивая и отчеканивая каждое слово, ответил Виктор. — Потому что я мало что понял. Объясни мне, пожалуйста, без слез и хлопанья дверью, зачем тебе вторая пара джинсов?

Вчера он сказал ей «нет» на просьбу выделить деньги на покупку пары с порванными коленками. Экономия на элементарной одежде не была основополагающим элементом его методики воспитания или ведения семейного бюджета, но это была вторая пара штанов за последние три недели. И на первую Фернанда выбивала деньги с такими же истериками, обвиняя отца в том, что он «жмот, тупица, и она вообще больше никогда в жизни у него ничего не попросит, даже если останется голодной и холодной». Этой цитате, всплывшей в его голове, Виктор скривился.

— Ты издеваешься, да? — пискливо вскрикнула Фернанда за его спиной.

— Нет, — растягивая слова, парировал Виктор. — Я просто прошу объяснить мне внятно.

— Разве это изменит твоё мнение?

— Разве ты не на это рассчитываешь?

— Ну что такого сложного в том, — похныкивая, заныла Фернанда. — Чтобы просто выделить мне пару десятков евро?

— В том, что я не вижу смысла в трате пары десятков евро на вещь, аналогичную той, которая у тебя уже есть! — не сдержав прорвавшегося наружу раздражения, выпалил Виктор и тут же пожалел. Фернанда за его спиной всхлипнула.

— Тебе просто жалко, да?

— В чем принципиальное отличие рваных джинсов от целых, которые у тебя уже есть?

— В том, что они другие, — писклявым от едва сдерживаемых слез голосом сообщила Фернанда. — И модные. И красивые! Вот, как у неё!

Опять она собиралась подсунуть ему под нос какой-то из своих многочисленных глянцевых журналов, которыми она отгораживалась от отца и брата за обедом. Эти мало походящие на живых земных существ модели с плоских страниц, служащих его дочери непоколебимым авторитетом, доводили Виктора до острого желания сжечь к чертям на ритуальном огне и проклятые джинсы, и стопку опостылевших журналов. Он с грохотом захлопнул капот.

— У кого «у неё»?! — рявкнул он дочери, скомкавшей лицо в рыдании. Фернанда ткнула пальцем куда-то за машину. Проследив взглядом за этим жестом, он заметил замершую в распахнутых воротах женщину. Она стояла, в замешательстве и смятении округлив глаза и растянув губы, занеся руку к металлической створке, но так и не постучав. На ней и вправду были джинсы с горизонтальными неровными прорывами на