многоквартирном доме в крохотном городке Порту-да-Круш, с населением меньше трех тысяч, просторной набережной и в получасе езды общественным транспортом до клиники. Тут Матеушу с его нелюдимостью могло бы быть комфортно. Комфортнее, чем в наполненном транспортом и туристами Лиссабоне, чем в дедушкиной квартире.

Сама же Сара к психологу не обращалась и смутно себе представляла, что ожидает от переезда помимо стабилизации материального состояния и улучшения эмоционального фона у сына. Исцеления от затянувшейся депрессии, избавления от тяжести воспоминаний и сожалений, готовности к новым горизонтам? Ей порой казалось, что она задумала это всё исключительно ради Мэта, не задумываясь о себе, не отдавая себе отчета в том, что жжет последние мосты. Её порой это очень злило. Ей порой это казалось несправедливым.

Она потеряла маму ещё подростком, она посвятила всю свою юность учебе и медицине, она не состоялась в своей личной — ни до Матеуша, ни уж тем более после — жизни, отказалась от специализации, к которой стремилась годами, ради физиотерапии, которая позволяла начать самостоятельную практику куда быстрее; не успевала быть хорошей матерью, оттолкнув занятостью и усталостью эти свои обязанности отцу. И вот теперь потеряла его, единственный и прежде несокрушимый столп опоры и поддержки. Но страдал Мэт, ходил к психоаналитику и демонстративно депрессировал.

После первой волны обиды чаще всего приходило сожаление о всплеске эмоций и успокоение. В конечном счете, Матеуш ничего не был ей должен. Возможно, не будь у неё сына, вопреки своему поведению всё же нуждающегося в её заботе, она бы тоже оказалась полностью нежизнеспособной и раздавленной в кашу. Но сын у неё был, она сама почти двенадцать лет назад приняла решение не прерывать беременность — хотя на последнем курсе медицинского университета, в виду грядущей интернатуры, аборт многим казался разумным выходом — и, смутно представляя масштаб грядущих трудностей воспитания ребенка без помощи его биологического отца, осмелилась рожать. Сара взяла на себя эту ответственность и не имела права сейчас от неё отказаться просто потому, что ей трудно.

Машина въехала в тоннель, и заполнившая салон темнота стала ритмично прерываться вспышками света равномерно расположенных на своде ламп. Сара отвернулась от окна и обратилась к таксисту:

— Извините, Вы не могли бы сделать радио погромче?

Водитель коротко улыбнулся ей через плечо и выполнил просьбу. Переливы бархатного голоса, исполняющего в сопровождении гитары грустную мелодию фаду*, заглушили прорывающуюся из-под наушников Матеуша барабанную дробь.

Сара сползла на сидении вниз, откидывая голову на спинку и закрывая глаза. Ей нужно будет некоторое время, чтобы свыкнуться с происходящим. Ей нужно будет время понять, что она здесь одна. Что единственная, прошедшая сквозь испытание графиком работы и нервными срывами, подруга осталась на материке, в двух часах лета от Фуншала. Ей нужно будет очень соскучиться или отчаяться, чтобы снова решиться сесть в самолет.

***

Такого подвоха Виктор Фонеска не ожидал. Он стоял у разинувшего — словно пасть — капот автомобиля, закинув руки под затылок и думая, что делать. Он привычно возвращался из Фуншала после продажи свежего улова нескольким ресторанам и торговцу на центральном рынке, заехав на обратном пути в Penha d’Ave. В этот ресторанчик, существующий в центре Порту-да-Круш не менее полувека, он всегда привозил лучшее из пойманного. Ящик рыбы неизменно принимал сам владелец, а его супруга — с ухудшением здоровья всё реже появляющаяся на пороге заведения — часто подавала ему вкуснейший кофе в чашке тончайшей керамики и красивейшей синей росписи. Виктор всегда возвращался домой одной и той же — самой короткой, но самой крутой — дорогой: прямо к амбулатории, налево, мимо продовольственного магазина и библиотеки и вверх, на самый пик холма, увенчанного его домом.

И вот этим утром его верная Тойота, приобретенная семь лет назад у официального и проверенного дистрибьютора новой, все это время свято хранимая как зеница ока, вдруг посередине подъема потеряла половину мощности. Виктору пришлось вжать педаль газа в пол, чтобы заставить белый массивный пикап продолжать движение, а не замереть на повороте и покатиться неконтролируемой грудой вниз.

Оказалось, что у одного из цилиндров двигателя отошел контакт и перестал давать искру. Перед такой поломкой Фонеска был бессилен. Будь это забившаяся форсунка или что-то в этом порядке, он мог бы попытаться — и, вероятно, весьма успешно — исправить ситуацию, но с электроникой он не дружил. Особенно в таком дорогом и мудреном японском автомобиле. Ничего другого, кроме как отправлять Тойоту в сервис, не оставалось. Он опустил руки и снова склонился над двигателем.

Виктор не мог обходиться без машины. Принадлежащий ему рыболовецкий траулер был пришвартован в порту Фуншала, в тридцати километрах, и выходил в море чаще всего ещё затемно, когда общественный транспорт ещё не начинал работу. Кроме того, продажа своей доли сверхпланового улова была значительной частью его дохода, и ящики охлажденной и разделанной рыбы без вместительного пикапа превращались из товара в бесполезный стремительно портящийся груз. Прежде неизменно надежная машина подвела Виктора в самый неподходящий момент.

Он раздосадовано вздохнул и потянулся к двигателю, бесцельно вертя в пальцах отошедшие проводки. Из-под ворота футболки выбилась золотая толстая цепочка и свесилась вниз, болтаясь возле носа. Виктор подхватил надетое на неё кольцо и сунул в рот, прерывая его размеренное покачивание перед глазами. Это было его обручальное кольцо, и почти два года он не носил его на пальце, но и не снимал с шеи. Оно никогда не было просто ювелирным украшением, давно перестало быть только данью памяти и превратилось в настоящий талисман. Виктор Фонеска часто зажимал кольцо в кулаке, прикладывал к губам или водил им по лицу, закусывал цепочку и наматывал вокруг пальцев. Это помогало сконцентрироваться или отвлечься, успокоиться и, конечно, вспомнить. Думая о жене, он всегда безотчетно хлопал ладонью по груди в поисках затерявшейся под одеждой подвески.

Бруны не стало ранней весной 2008-го. Первые признаки начали проявляться задолго до установления диагноза: она стала заметно меньше есть и скрупулезнее относиться к составлению своей диеты; затем отказалась от мяса, поначалу объясняя это согласием с теоретической базой вегетарианства