На спине старой куртки кислотой Данька вытравил надпись «T-birds» и силуэт морской птицы, то ли чайки, то ли альбатроса — как у парня из мьюзикла «Бриолин». Презирая растрёпанные хайры рокеров, зачесывал себе смоляной кок — как у короля рок-н-рола. Ковбой приносил бутерброды с селёдкой пряного посола, жрал, не вынимая изо рта дымящейся папиросы, и раскладывал гайки, сортируя их по размеру, в банки из-под майонеза «Провансаль». В феврале Даньку отчислили за неуспеваемость, а в апреле он вывел мотоцикл на лестничную клетку и, с рёвом, взвиваясь на дыбы в узких разворотах пролётов, подпрыгивая в седле — на ступеньках, вылетел во двор, распугав присевших у крылечка старушек.

Весь день колесил он по городу, наслаждаясь свободой, ветром и скоростью, и лишь к вечеру вернулся домой. Теперь ничего не стоило запросто подрулить к любой кодле, тормознуть, завести разговор, не слезая с седла. Девицы норовили примоститься сзади, сунуть руки в карманы — якобы погреться — спрашивали, что означает надпись на куртке. Данька ухмылялся молча. Парни уважительно разглядывали байк, стукали носками кроссовок по колесу. Когда часа через пол раздалось знакомое «трень-трень», и Ковбой подрулил на своем железном коне, настороженно глядя на новую Данькину игрушку, Харлей первым протянул ему руку и, не дожидаясь просьбы, угостил сигаретами — «Мальборо», целой пачкой.

В тот же вечер к нему пришли — невысокий, картавый, с юрким взглядом черных глаз. Постучал в дверь деликатно, стоял на пороге, не пытаясь завалиться внутрь — и предложил работу, не работу, а так… собеседование.

На собеседование Данька притопал ногами, без мотоцикла, что сильно не понравилось заказчику. Зато за плечом у него маячил, неуклюже переминаясь с ноги на ногу, Ковбой, что не понравилось заказчику еще больше.

Тот, что стоял у открытой дверцы джипа, скривил губы, тот, что приходил к Даньке, покачал головой укоризненно, спросил, картавя:

— Мальчик, о какой габоте может идти гечь, если ты пришёл на собеседование без машины? И зачем ты пгитащил с собой его?

Данька, посмотрел на тонированные стекла и, играя под дурачка, улыбнулся и пожал плечами.

— Он такой же дебил, как и его дружок, — всплеснул руками первый и опустился на сиденье.

— Я думал, вы меня нанять хотите, — ответил Данька искательно.

Второй закатил глаза. Картавчик успокаивающе похлопал его по плечу.

— Даня, мальчик, нам нужен кугьег. Кугьег! Со своей машиной! Ты понимаешь?

— Чё ж тут непонятного, — ответил Данька, и вдруг подмигнул.

Первый склонил голову, удивленно, с особым, хорошо знакомым Даньке, прищуром, вглядываясь.

— Известное дело — курьер. Привезти, отвезти, быстро, точно, аккуратно. Без пыли, так сказать, и шуму.

Первый вскочил, сграбастал за воротник картавчика.

— Ты кого привёл, придурок?

— Он чист, — залепетал картавый, — чист, мы пговегили.

— Алё, дядя! — Данька сделал шаг вперед, и оба они повернули головы в его сторону, — да не тупой я, и не вчера родился. С осени работу ищу. Денежную. И для приятеля моего — ему на сигареты не хватает. Хорошие. А вам ведь нужен курьер? Со своей машиной?

Уже на следующий день Даньке выдали трубу: как в китайских боевиках, что крутили в видео-салонах — большую, черную, с выдвигающейся антенной. Данька купил себе и шлем с тонированным стеклом — сам нарисовал синие языки пламени. Ковбой смотрел, выпячивая губы, и послушно мыл и протирал кисточки. Каждый день с утра Харлей рассекал по городу, повинуясь инструкциям, выдаваемым по телефону. Привезти, отвезти, быстро, точно, аккуратно.

Ковбоя взяли ночным охранником в центральный офис конторы. А курил он всё так же «Приму» или «Беломорканал» — покупал на все деньги и складывал пачки аккуратными стопками, от пола к потолку, в зале у Даньки. Утром под окнами раздавалось «трень-трень» — Ковбой приезжал завтракать бутербродами с селёдкой пряного посола и делиться наблюдениями. Говорил Ковбой плохо, очень плохо, но запоминал хорошо — и Данька, краснея от натуги, поминутно вытирая вспотевшие ладони о штанины, и едва сдерживаясь, чтоб не заорать, по крупице вытягивал из него нужную информацию.

Через месяц он уже знал, где, как и кого.

Через два он был вполне готов.

Нож Данька воткнул в плашку паркета, в зале. Огляделся — по стенам громоздились пачки папирос, составляя правильный шахматный узор. «Прима» — красные клетки, «Беломорканал» — белые. Лунный свет падал в распахнутое настежь окно, бликом отражался в лезвии, а где-то в университетском парке трелью заливался соловей. Данька поежился — меж лопаток, от затылка к кобчику скользнуло ощущение дрожащего, заходящегося в песне тельца. Нос непроизвольно дернулся, почуяв болотный дух с застоявшихся озер Ботанического сада. Лягушки аккомпанировали ночному певцу нестройным хором. Данька сглотнул.

Он трижды обошел комнату, медленно проворачиваясь вокруг своей оси, и, остановившись у окна, глядя на черные неподвижные ветви, медленно закрыл глаза и сделал сальто назад.

Ковбой сидел напротив прозрачной двери и таращился сквозь неё, не мигая — это была его новая работа, и он выполнял её лучше всех. Настолько хорошо, что все уходили спать, оставляя его сторожить в одиночестве.

Он курил и думал, что его наверняка видно с улицы: через решётку, через чёрное стекло — маленький красный огонек. Ему очень хотелось выйти и посмотреть, но он чуял, что с этой идеей что-то не так, и потому просто сидел на месте, представляя себя со стороны мысленно. Красный трепещущий огонек за черными стёклами — это было очень красиво.

Каждый час огромные напольные часы в холле принимались гулко, натужно бить — и в этом тоже была своя прелесть. Часы били десять, потом одиннадцать, потом двенадцать раз. А потом отсчет начинался заново. Иногда, когда часы били три раза, к двери подходил человек, и нужно было встать и нажать кнопку на пульте, чтобы открылась наружная решетка и дверь.

Когда часы ударили первый раз, человек вышел из-за угла, когда часы ударили во второй раз, Ковбой начал приподниматься на стуле, когда часы ударили в третий раз, черная тень упала на лицо человека, и тот упал, закричав.

На секунду замешкавшись, Ковбой развернулся и, неуклюже размахивая короткими руками, побежал к пульту, а за спиной заходилось, вопило и хлопало крыльями. Огромный чёрный филин, впившись когтями, чуть склонил, примериваясь, голову и клюнул — в глаз. И еще раз — мимо. И еще раз — точно. И, отталкиваемый окровавленными руками, подпрыгнул, стал на крыло и, заложив крутой вираж, скрылся в низеньком декоративном ельнике.