Он обернулся к выходу и понял, что его смутило. Туман не проникал в дом, хотя дверь оставалась распахнута настежь. Можно было подумать, что есть невидимая перегородка, прямо в проеме, не дающая туману пролиться через порог. Он затаил дыхание и осторожно протянул руку, боясь и в самом деле дотронуться до перегородки. Он даже вообразил, что она представляет из себя на ощупь. Гладкая словно стекло и холодная, как окно в морозный день. Кисть проткнула туман, не встретив на пути преград. Антон выдохнул, решил, что ничего необычного нет, просто туману нужно время, чтобы заполнить дом.

Антон направил фонарь вдаль коридора, но мощности не хватило, чтобы осветить все помещение. Зато у Сашки фонарь был большой, такой, что луч не рассеивался и плотным кружком бегал по стене. Антон увидел очертания арки, пройдя через которую попадаешь в зал и почему-то представил глубокий колодец, такой как в деревне у бабушки. Деревенские ребята говорили, что однажды в тот колодец залетела стая ворон, а вылететь не смогли. Это было давно, но до сих пор, если сунуть голову в узкое кольцо, можно услышать карканье, приглушенное толстым слоем воды.

На полу, в нескольких шагах, дальше по коридору, разбросаны почерневшие осколки стекла. Быстрым взглядом пробежался по полу, нашел сплющенный цоколь лампы и порванную нить накала. Словно последняя яркая вспышка тускнеющей лампы, появилось воспоминание из глубокого детства: отец показывает на люстру и говорит: «Эта на шестьдесят ватт».

У него засвербело внизу спины, в копчике. Так бывало всегда, стоило ему вспомнить про отца. А еще в такие моменты неизменно появлялось желание раскопать в коробке со старыми игрушками плюшевого медведя, вспороть спину по шву и вытащить спрятанную черную лампочку. Отец любил рассказывать, как она много раз спасала жизнь ему и его друзьям-электрикам. Стоило её поднести к не обесточенным проводам, как она загоралась красным, предупреждающим огоньком.

Тогда Антон не особо слушал скучные рассказы отца, куда интересней смотреть телевизор или наблюдать, как хомяк прячет за щекой большой кусок морковки. Отец хоть и видел, что Антон его не слушал, но все равно рассказывал, а иногда взъерошивал ему волосы и смеясь говорил, что вот так выглядит электрик которого бьет током. Антону эта часть рассказа не нравилась больше всего, он бежал в ванную и долго расчесывал вздыбленные волосы.

Антон поймал себя на мысли, что окажись отец теперь рядом, то он обязательно выключил телевизор, посадил хомяка в аквариум и внимательно, с открытым ртом слушал историю про маленькую лампочку – спасительницу жизней электриков, а потом смеялся, когда отец взъерошил волосы и даже не побежал расчесываться.

Тыльной стороной ладони вытер влажные щеки, помотал головой, прогоняя воспоминания и мечты, которым не суждено сбыться.

Сашка стоял в коридоре, молчал и словно ждал, пока мысли брата вернутся из прошлого. Убедившись, что брат готов его слушать, зловещим голосом прочитал надпись на стене:

– Уходи! – усмехнулся и исподлобья взглянул на брата. – Страшно?

– Очень, – заставил себя улыбнуться Антон и еще раз протер уже сухие щеки.

Тут воздух отличался от уличного. Он был плотный и застарелый. Запах стоял подвальный: сырой и сладковатый, так пахнет плесневелая картошка или гнилая морковь. Антону захотелось зажать нос или выйти на улицу, лишь бы не вдыхать эту вонь. Но рядом с братом он не мог позволить сделать подобное, вот если бы он был один… Хотя один он ни за что бы не вошел в этот дом. Затащил его сюда Сашка. Он говорил, что разработал методику борьбы со страхом и готов ею поделиться с Антоном. Вот только нужно провести ночь в заброшенном доме.

Дышал Сашка ровно, словно не замечал запаха гнили. А стоило Антону подумать об этом, как брат стал дышать шумней, будто старался вдохнуть побольше омерзительного воздуха.

– Ну, полдела сделано. Осталось всего-то проверить каждый угол дома и провести тут ночь. – Сашка снял с плеча рюкзак и швырнул его через длинный коридор, вглубь дома.

После гулкого приземления рюкзака послышались шорохи и тонкие скрежещущие звуки, словно одинокие капли уже закончившегося дождя били по водосточной трубе. Антон замер, готовясь бежать.

– Крысы, – деловито сказал Сашка и мельком глянул на раздавленный скелет под ногами. – Теперь путь свободен.

Он пошел по коридору, наступая на стекла, кости и мелкий мусор. Создавалось впечатление, что он нарочно шумит, чтобы те, кто его ещё не услышал, насторожились, а те, кто уже услышал, знали где его искать.

От каждого хруста под ногами брата, у Антона сжимались кишки в плотный комок, легкие будто заливались водой, так, что не вдохнуть, не выдохнуть. Он мысленно бранил брата и молил все того же бога удачи, чтобы пуговичный человек не услышал грохота шагов.

Сашка говорил, что самое главное в борьбе со страхом – научиться принимать городские легенды за обыденность, за неотъемлемую часть жизни. Легенды как тени от предметов в солнечную погоду, они вроде бы есть, но прикоснуться к ним не получится. Нельзя отрицать существование пуговичного человека, живущего на краю города, в покосившемся доме, у разрушенного пуговичного завода. В том самом доме, куда он завел Антона. Но также, не нужно забывать о том, что пуговичный человек всего лишь тень, а тень не причиняет вреда. Сашкин голос гулко отражался от старых стен, а эхо возвращало отдельные звуки, а иногда различимые слова, например, такие: «пуговичный, страх, человек в темноте» и подобные, заставляющие коленки Антона судорожно дрожать. Еще он говорил, что в любом месте, кажущимся пугающим и недружелюбным нужно громко разговаривать, нарочно шуметь и дико смеяться, как взбесившаяся лошадь. Но последнее это уже как получится, сам он не смеялся, но остальные пункты выполнял на все сто процентов.

«Пусть бояться те, кто прячется в темноте» – говорил он.

Пока он строил из себя бесстрашного, разгоняя стаи крыс, Антон безрезультатно пытался внушить себе, что крысы – единственные обитатели дома. Он не желал мириться с той силой, что незримо всегда находилась поблизости. Не так-то просто принять то, что все те, чьи безжизненные глаза могли наблюдали из темноты, кто мог прятался в шкафу и под кроватью безобидны. Он не мог совладать со страхами и не мог принять всех монстров как обыденное. А от одной только мысли о пуговичном человеке или проклятой покойной жены смотрителя кладбища снова сбивалось дыхание, а живот крутило, точно так же, как и тогда, когда они прятались за огромным мраморным крестом и ждали, пока в кладбищенской сторожке погаснет свет.

Сашка называл