Миша стал ходить; стёганые одеяльца сменились стёгаными пуховыми шубками.

— Нынче ночью ветер так и гудел в трубе, — говорила бабушка. — Наденьте Михаилу Ивановичу шубку на пуху, ту, что потолще, или лучше — кунью.

И на Мишу надевают тёплую шубку, и в ней он ходит по комнате, хотя ему невыносимо жарко от натопленной печки.

Смотрит Миша в окно и мечтательно спрашивает:

— Няня, что такое снег?

Он снега не знает; его водят гулять только в самые жаркие дни летом.

— Снег — бяшка, — отвечает няня Карповна, — как тронешь его, так и простудишься, зачихаешь, захре-плешь...

А сама с ужасом шепчет:

— Ахти мне, бедной! Ты почто это, светик, к окошечку грудкой припал? Ишь, и ручки застыли!

И уводит она Мишу от окна.

Приходит бабушка и уже волнуется:

— Что это, Карповна, с Михаилом Ивановичем? Кушает мало... Чего хочешь, деточка?

— Не знаю... — тянет Миша.

— Сливочек не хочешь ли с сахарком, густых, от Бурёшки? Крендельков сдобных, булочек слоёных? Пирожков с вареньем? Живо всё тащи, Авдотья!

Ребёнок кушает-кушает, а потом снова погружается в обычную ленивую дремоту: слушает, как трещит сверчок за печкой, как где-то внизу смеётся его поднянька, весёлая Дуня, слушает, как где-то неподалёку лепечет сестрёнка Поленька, и ловит во всём мелодию: и в лепете Поленьки, и в смехе Дуни, и в стрекотанье сверчка.

Порою он вяло спросит:

— Бабушка, почему не принесёшь ко мне поиграть сестричку?

Карповна угодливо забегает вперёд:

— И, голубчик наш! Нешто вам с нами плохо? Дуня, беги, скажи сказку!

Дуня бежит на зов. Она хорошо запомнила, как ей раз досталось, когда она принесла снизу маленькую Поленьку к Мише; как тогда сердилась, кричала и топала ногами старая барыня. Верно, ей не хотелось, чтобы Миша кого-нибудь любил, кроме неё.

Дуня садится на пол, у ног Миши, и начинает одну из сказок, сказывать которые она была такая мастерица:

«Жил мужик да жила баба, пришла ей умереть пора — унесла смерть бабу со двора. Остался мужик сиротой, хозяин небольшой... остались пустые закрома, а вместо сундуков — пустая сума...»

И засыпает Миша под сказку.

Тяжело спится в жарко натопленной комнате, в пуховых перинах да ещё с полным желудком. Проснётся мальчик, заскрипит его кроватка, а с широкой кровати бабушки уже поднимается её голова в белом чепце:

— Карповна! Дунька! Спите, негодные! Как смеете вы спать, когда дитя не спит? Что ты, Мишенька? Уж не болен ли, спаси господи?

— Не знаю, бабушка...

— Видно, проголодался, голубчик... Неси, Карповна, скорее чай.

И в полутьме комнаты, озарённой лампадой, хлопочут, мечутся сонные фигуры нянек; из маленькой печурки вытаскивается чайник, ещё сохранивший тепло,

наливается из него чай в большую золочёную чашку с медальоном, накладывается туда много сахару, подливается много сливок, и всё это несётся в кроватку к Мише. Карповна поит его чаем, а Дуня угощает опять разными сдобными печеньями. Миша послушно ест вкусные сдобные булочки.

И всё-таки ему не спится, теперь тем более. Бабушка в отчаянии.

— Сглазил кто-нибудь, — шепчет ей на ухо Карповна. — Завтра спрыснуть бы с уголька.

— Ступай, Дунька, — говорит бабушка, — спой Михаилу Ивановичу песенку: авось убаюкаешь...

И как в былое старое время, когда он был ещё маленьким и его качали в колыбели, Дуня поёт ему, подавляя зевоту:

А я котику-коту За работу заплачу,

Шубку новую куплю И сапожки подарю...

— Меховые? — шепчет Миша, которому бабушка велит носить меховые сапожки.

— Меховые, барчук.

У кота-воркота Была мачеха лиха...

— Слава те Христос, спит! — шепчет старая барыня.

А Дуня, качаясь, с закрытыми глазами, сонным голосом продолжает:

Она била кота,

Приговаривала...

— Ступай спать, дура! — трясёт её за плечо Карповна.

II

Так и растёт пареная репка — Миша: среди сказок няни Авдотьи да среди сладких булочек няни Карповны и скучных разговоров взрослых, растёт мечтательный, неподвижный, болезненный, между женщинами, боясь до смерти мужчин, из которых знает одного отца, а дедушку совсем не помнит.

Впрочем, знал Миша ещё священника Новоспасской церкви, отца Иоанна, добродушного старичка, приходившего частенько к бабушке побеседовать на душеспасительные темы.

Когда приходил отец Иоанн, у всех женщин наверху делались умилённые лица; бабушка угощала его разными вкусными вещами: грибочками солёными и маринованными, икоркой, пряничками, смоквами, а так как он часто навещал бабушку во время болезни, угощение ставили на стол в её спальне.

Бывало, лежит бабушка на своей широкой постели, а отец Иоанн толкует ей про житьё святых да про свои путешествия ко святым местам.

— Глядите, батюшка, как младенец вас слушает... — умиляется бабушка.

Отец Иоанн видит, что Миша гладит своей ручонкой переплёт «Жития святых», принесённого священником. Он открыл крышку и смотрит на чёрненькие буквы. Какие смешные!

— Много ль годочков дитяти? Что-то позабыл, Фёкла Александровна.

— Четыре годочка минет в канун Константина и Елены, — отвечала бабушка. — А умён не по летам, тих тоже: всё молчит, глядит да думает. Мухи не обидит, моё сокровище; а посмотрите, кажись, и грамоту понимает?

— Учиться хочешь? — спрашивает священник.

— Хочу, — медленно тянет Миша.

И священник показывает ему буквы. Мальчик запоминает чёрные значки и после нескольких посещений отца Иоанна, показывая пальцем на оставленную книгу, выводит слова:

— Не-ка-я де-ви-ца...

Все озадачены. Бабушка всплёскивает руками:

— Карповна, слышишь?

— Слышу, матушка-барыня, слышу...

— Господи, до чего ребёнок-то разумен — ровно ангел! — вскрикивает Дуня и на ухо Карповне шепчет:

— Правда, сказывают, такие дети не живучи? У Бога, вишь ты, они надобны?

— Молчи, барыня услышит...

Миша скоро выучивается читать довольно сносно и, водя пальчиком по строкам «Жития святых», читает певучим голосом и о святой Екатерине, царской дочери, что приняла мучения, и о святом учителе преподобном Феодосии Печерском. Его слушают только женщины; сердца их наполняются восторгом; Мишу хвалят наперебой.

Так идут дни за днями, и уже наступила пятая весна жизни мальчика.

Но заботы окружающих и любовь не делали крепче, здоровее ребёнка; лицо его было бледно и одутловато; желудок варил плохо; на лице часто