лучше. Тяжелое напряжение, которое доводило до судорог, спало.

В лектории ректора не оказалось, зато сидели с несколькими бутылками вина двое деканов и пятеро профессоров, а также несколько студентов из вечных подпевал.

— О, Аршрарара… Шарарарара… Студент Лико! Вот ты-то нам и поможешь! — обрадовался ему в дымину пьяный декан философского факультета. — Регент же пришлет войска?

— Да не пришлет, — ответил за Шари сухой профессор и осушил стакан. — Сейчас же солдаты с войны вернулись, свои места отбирают у крестьян. Землю, на которой другие уже пахать привыкли, жен своих. Тех, кто деток их притеснял, за бороды таскают. Банды по всей стране из тех, кто от мира отвык и место свое потерял. Для регента осада университета как подарок на Рождество! Крестьяне ярость повыплескивают, потом пахать пойдут, счастливые, что их не всех повесили, а только каждого пятого.

— Морда солдатская, ты чего сюда явился? — отвел Шари в сторону один из заучек. Он и раньше пакостил Шари, распуская про него идиотские слухи.

— Я сапер, может, пригожусь.

— Вали к дьяволу, а то я тебя крестьянам сдам как колдуна, они тебя попытают, а потом сожгут немножко. Не будет штурма. У нас тут еды на три месяца, ров, частокол. Поорут, побегают, а холоднее станет — разойдутся по домам. Еда будет кончаться — разгоним первокуров, тех что потупее. Иди отсюда, не мозоль глаза профессуре.

Шари мог бы аккуратно приложить зазнайку, так, чтобы никто и не понял, почему он только что стоял, а теперь лежит. Но решил, что оно того не стоит — к тому же в словах его явно была немалая доля правды. Крестьяне не солдаты, и чтобы заставить их действовать, нужно что-то помощнее чирья на заднице.

Идти к Наулии не хотелось — снова погружаться в отчаяние, брать на душу тяжелый груз. Но и оставлять ее одну с Ражаной нельзя — кто знает, что выпытает словесница?

С другой стороны, хотелось уже помыться, хотя бы сполоснуть лицо и плечи, скинуть одежду и забраться под теплое одеяло к подруге. Может быть, с бокалом подогретого вина со специями — Шари вспомнил, что у него есть тайничок с парой бутылок под потолком в кампусе.

Поэтому он, не торопясь, прогулялся до кампуса — там перекинулся несколькими словами с приятелями-историками. Ничего нового они ему не сказали, зато пояснили, как можно начать изучение фарси: это было в рамках одного факультета, поэтому даже переводиться не требовалось, только сменить кампус и написать заявление.

— Только дорого это, если без договора с королевской канцелярией. А если с договором, то потом придется несколько лет отрабатывать на короля и регента.

— Разберемся, — отмахнулся Шари.

Когда он добрался до кампуса словесниц, уже стемнело. На подходе сердце сжалось, но не от тоски и ощущения, что мир слишком жалок, чтобы быть настоящим, а как раз от отсутствия этого чувства.

Шари влетел в комнату, готовый к тому, что Наулия пропала, — и обнаружил, что девчонка сидит там, с выпачканными углем руками и лицом, и спокойно что-то рисует прямо на полу. Все стены были уже изрисованы, докуда она могла дотянуться, стоя на полу, — причем Шари сразу понял, откуда она начала — там был абсолютно черный угол, без единого просвета. А дальше проявились редкие пятнышки незаштрихованного, и больше, и вот эти пятна превращаются в горы и леса.

А дальше — крепости и дороги, облака, искаженные лица, взрывы.

Сейчас она сосредоточенно выводила на полу его, Шари, лицо — серьезное, сосредоточенное, с закушенной губой. Он так при ней не разу не делал. Да что там — последние месяцев девять, если не десять не делал! Потому что такое лицо у Шари бывало, только когда он снимал мину, и любое неправильно движение могло превратить его в подхваченные ветром шкварки.

— Не трогай ее, — Ражана вывела Шари из комнаты. — Сколько же у нее внутри было дерьма! Я ей дала кусок глины, мел и уголь, а еще перо и бумагу. Она выбрала уголь и вымазывает из себя дерьмо. Что с ней? На воздухе еще терпимо, а в кампусе мне подумалось, что добить ее было бы милосердно.

— Ну…

— Если эту гадость с ней сделал ты, то я тебя убью.

— Мы пытались ее спасти.

— Напомни мне, чтобы я тоже тебя как-нибудь «спасла»! — заявила Ражана. — Я не художник, но у девочки явный талант. Мощно пишет. Когда выплеснет дерьмо, сможет даже зарабатывать этим.

— Я не могу ее бросить.

— Я бы долго била тебя по голове, если бы ты попытался ее бросить, — заявила Ражана. — Не волнуйся. Пристроим.

В эту ночь Шари не обломилось: Ражана взяла в свою постель Наулию, обняла ее, и они так в обнимку и спали. Зато на следующий день Шари выпало свидание, вполне удачное, на чердаке.

А когда они спустились, Наулия, зарисовывая углем натянутую на каркасе кровати простынь, негромко сказала:

— Папа едет.

— Еще один папа? — спросила Ражана.

— Регент, — тихо сказал Шари.

Снаружи кто-то заорал, потом за окном показались верховые солдаты — уланы. Они ехали, а студенты разбегались в разные стороны.

— Надо бежать, — обреченно сказал Шари.

А потом в комнату влетела бомба, и никак ее нельзя было обезвредить, кроме как лечь на нее своим телом.

Регент вошел, прихрамывая, в тлеющую комнату.

— Последний из проклятых мертв. А фальшивка еще жива.

* * *

Наулия всхлипывала, но шла.

— Ты точно можешь прочитать эти книги? — Ражане было очень больно, правая сторона лица превратилась в сплошной ожог. Ожог она сведет, на это ее знаний хватит, а вот для мести требовалось что-то серьезнее.

— Точно.

Сумка, взятая Шари с телеги мертвого алхимика, висела на плече Ули.

— Ничего, девочка, мы им покажем. Вся страна чирьем вздуется.

Перед глазами Ражаны был искореженный Шари.

Мир еще не знал, но его вновь ждали большие перемены.