Леонид Млечин Алиби для великой певицы

Алиби для великий певицы

Князь не был в Москве ровно десять лет. Зимой 1919 года он бежал из Первопрестольной. Голодный и несчастный, долго пробирался на Юг, чтобы укрыться на территории, занятой Добровольческой армией. Несколько месяцев почти спокойно провел в Крыму, в Симферополе.

Пока Красная Армия не форсировала Сиваш, он еще верил, что вернется в Первопрестольную. Потом эта надежда исчезла. Казалось, навсегда. И все-таки он увидел Москву!

Со своими книгами, газетами, не вместившимися ни в сумку, ни в портфель, высокий, с горделивой осанкой, князь резко выделялся среди суетливой вокзальной публики. Семен Костров, встречавший поезд, увидел и узнал князя раньше своих многочисленных сотрудников, у каждого из которых была розданная накануне в отделе фотокарточка, пересланная из Парижа.

Костров поймал себя на том, что его больше интересует не сам князь, а его книги. Что же читал парижский князь? Приблизившись, Костров попытался разобрать названия. К его удивлению, в основном это были стихи.

В поезде князь листал купленные в пути сборники стихов, несколько новых романов, критические монографии. Он думал о своих студентах. В отличие от других профессоров, для которых русская литература закончилась в 1917 году или, в лучшем случае, продолжилась в эмиграции, князь рассказывал своим студентам и о советской литературе.

Обилие книг в багаже князя удивило Кострова. Стихи как-то не вязались с образом тайного агента, шпиона, выполняющего свою миссию с риском для жизни. Люди, которые любят стихи, не годятся для такого дела.

Костров недоуменно пожал плечами и пошел к ожидавшей его машине. Когда же он сам в последний раз держал в руках книжку стихов? И кто из поэтов это был? Лермонтов? Маяковский?

Он думал о том, что его поколение не имело среди поэтов ни кумира, ни властителя дум. Его сверстники духовно сложились раньше, чем вхутемасовцы стали декламировать «Левый марш» Маяковского и сам поэт превратился в любимца значительной части молодежи.

Его ровесники — «первые люди века», как острил когда-то критик Малахов, рожденные в пятилетие между 1899 и 1903 годами, начинали жизнь в красногвардейских отрядах. Подавляющее большинство вступило в партию на фронте. Многие из них искренне любили литературу. Они сразу признали поэму «Двенадцать», но Блок все же казался им слишком рафинированным. Есенин обрел известность, когда они — в двадцать два, двадцать три года — уже отвоевались, считали себя мужами зрелыми, которые даже в поэтических склонностях должны проявлять сдержанность.

Пестрота литературных группировок первых революционных лет формировала их настороженность. Может быть, в их отношении к поэтам и поэзии сказывался естественный инстинкт самосохранения. Воспитанные на Пушкине, Лермонтове, Некрасове, они накануне революции познакомились с Бальмонтом, Северянином, Сологубом и Гумилевым. Читали их, отдельные стихотворения заучивали, но все эти поэты, даже Блок, казались далекими и чужими.

Модные поэты манили и отпугивали одновременно. Они звучали увлекательно, но не всегда внятно, как музыка за окнами богатого особняка, плотно зашторенными от взора улицы. Они были улицей, они чувствовали, что эта поэзия им чужда, если не враждебна.

Князь, пробиравшийся через вокзальную толпу, и не подозревал, что стал причиной неожиданных размышлений о современной поэзии и революционных поэтах. Его самого интересовала только Москва, незабываемая Москва, город его юности.

Князь всегда избегал политики. В Екатеринодаре, где находились учреждения Добровольческой армии, управлявшие Югом России, он согласился участвовать в трудах ведомства народного просвещения. Но его услугами практически не успели воспользоваться. Красная Армия наступала, а князь отступал вместе со всеми сначала в Крым, затем в Галлиполи.

В эмиграции князю было легче, чем другим русским: в Париже с предвоенных времен жила его сестра, вышедшая замуж за крупного французского издателя. Князь получил предложение читать курс русской литературы в Сорбонне.

Князь сторонился эмигрантских политиков, генералов из Российского общевоинского союза. Да и они относились с некоторым сомнением к князю, который считал необходимым рассказывать своим студен там о новинках советской литературы и даже находил у некоторых коммунистических писателей литературное дарование.

В конце декабря 3 928 года к князю неожиданно обратились два человека, которым он не сумел сказать «нет». Они пришли поздно вечером, без предупреждения.

Князь с трудом узнал в одном из них пожилого офицера контрразведки Добровольческой армии, которого часто встречал в Екатеринодаре. Они коротко представились:

— Полковник Обухов.

— Капитан Ларионов.

Князь проводил их в небольшую комнату, которая служила ему и кабинетом, и гостиной. От чая и кофе гости отказались. Они были серьезны и сосредоточенны. Князю стало немного стыдно за свою вольную преподавательскую жизнь. «Наверное, я плохой русский», — подумал он. Есть же люди, которые и в эмиграции продолжают думать о России, а не о собственном благополучии.

— Князь, мы пришли к вам с просьбой и предложением, — заговорил полковник Обухов.

Он произносил слова очень тихо, и князь вытянулся в его сторону, чтобы лучше слышать. Обухов сидел неестественно прямо, и князь решил, что у полковника, должно быть, поврежден позвоночник.

— Князь, не согласитесь ли вы поехать в Совдепию? — так же тихо и безэмоционально спросил полковник, как будто бы он приглашал собеседника на пикник в загородный дом.

— Но как это возможно? — поразился князь.

— В России есть люди, — сказал полковник, — которые гарантируют безопасность вашего путешествия. Мы переведем вас через границу, а дальше они возьмут вас под свою опеку. Отвезут в Москву, неделю там и назад. У них достаточно мощная организация — это русские националисты, которые ненавидят коммунистов.

Князь не знал, что ответить.

— Почему вы хотите, чтобы поехал именно я? У меня нет опыта конспиративной деятельности. Я даже не служил в армии, если вам это неизвестно.

Ничего нельзя было прочитать на непроницаемом лице полковника. Он курил, аккуратно стряхивая пепел в антикварную пепельницу.

— Нам это известно, — продолжал полковник. — Я буду с вами откровенен. Вы же знаете, Париж полон чекистских агентов. Нам бессмысленно переходить границу — ГПУ всех нас знает в лицо. Нужен человек, которым чекисты никогда не интересовалась. А вы политикой не занимались, и ваших фотографий у них нет. Вы проедете пол-России