Разговор становится острее. Мы уже обсуждаем мою персону. Тут требуется отступление.
Был в моей жизни очень трудный период. В 31 год я тяжело заболела, около 10 лет потребовалось на восстановление. И с началом моей болезни меня сразу бросили все, кого я считала друзьями и близкими людьми. Некоторые потом вернулись, правда. Без извинений и предварительно переспросив: «Так ты выздоровела наконец?» Все эти годы я находилась практически в полной изоляции. Это было очень тяжёлое время, но и полезное. Время размышлений, переоценки, переосмысления, выработки нового взгляда на себя и на мир, расстановки акцентов и приоритетов, время перестройки себя как личности. Нет худа без добра. Случившееся стало толчком к развитию. Но, безусловно, это одиночество было чрезвычайно горько и болезненно.
И вот я слышу вопрос с вызовом: «А ты думала, почему ты тогда осталась одна? Чья в этом вина?» Ах ты, Господи! Язык зачесался спросить в ответ: «А ты? Почему лично ты тогда бросила меня на многие годы? Чья в этом вина?» Но надобности в «иду на Вы» нет, и я, ответив «значит, не друзья и были», плавно перехожу к общечеловеческим ценностям. Умными (как она любит) словами развиваю философские концепции, лицо простодушно-наивное. А ей всё некомфортнее. Ибо у неё работают ассоциации, она наводят её на неприятные мысли, в том числе о себе, ставят под сомнение ценность её персоны (нет-нет, я ничего такого не говорю, даже не думаю о таком! я – про общие тенденции!), для неё это уже невыносимо, она ищет в моих словах подвох, но придраться не к чему. Временами она ещё пытается меня перебивать: «А какое мне дело до того, что делают другие? Другие – это другие, а я – это я! И я хочу, чтобы всё было так, как хочу я!», «Да что ты вообще знаешь о культуре и цивилизации?! Ты думаешь, в Питере живут культурные люди? Особенно понаехало всяких! А эти «культурные» даже сами себе головную боль без лекарств вылечить не могут! Вот почему возникают болезни, хоть даже онкология? От внешних причин! Значит, надо эти внешние причины и лечить, а болезни – последствия – сами рассосутся! Культурный человек обязан уметь сам себя лечить, а эти идут к врачам, таким же дикарям!» Я отвечаю: «Да я не о медицине», — и продолжаю с прерванной фразы. И с каждым моим словом она просто скукоживается, она закрывается, она уже ушла в глухую оборону! А меня не остановить, так же как до этого было не остановить её. Я – тетерев на току. Она изнемогает, она не хочет слушать меня, она не хочет неприятных мыслей, ей уже не хочется остаться ещё денька на два, у неё невыносимо острое желание заткнуть уши, одеться и хлопнуть дверью. Но культурные люди так себя не ведут! А я ничего не вижу, я продолжаю разливаться соловьём, я неудержима. Наконец она не выдерживает: «Слушай, пойдём попьём чаю, да мне уже пора ехать». Уф.
У двери она подпускает последнюю шпильку, мол, рада, что я уезжаю? Я простодушно отвечаю: «Ну, если не успеешь на маршрутку, возвращайся, завтра поедешь. Мы ещё много о чём не успели поговорить». Она вылетает пулей.
Уехала. Фу-у-у. Я сажусь на табуретку в кухне и полтора часа сижу, тупо глядя в никуда и ни о чём не думая. В голове звон. Я не то что порядок навести – я встать не могу. Я обессилена, опустошена. У меня такое чувство, что я два дня разгружала вагоны. Наконец встаю, звоню соседке: «Зайди ко мне, я тебя очень прошу! Очень надо побыть в обществе нормального человека! Мне самой не справиться». В ожидании заканчиваю просмотр почты. Ага, чиновница прислала отписку. Меня пытаются отфутболить?! Прекрасно! Взрыв эмоций. Ну, я тебе покажу! Пишу ответ. Тут и соседка приходит: «Что с тобой?» Я коротко рассказываю про эти два дня, она смеётся: «Теперь поняла. Как ты выдержала? Я бы через три часа заткнула ей рот тряпкой и выкинула за дверь». И мы переходим на житейское. Потихоньку-постепенно меня заливает облегчение и радость, к ночи я уже откровенно счастлива, жизнь продолжается!
…Накануне, во время прогулки, мы шли по окраинной улице. Завидев пустырь, она потянула меня за рукав: «Пойдем, мне надо кое-что сделать!» Достала бумажку, развернула. В бумажке – клочок волос. «Я два месяца назад стриглась, мне их надо сжечь.» Я смотрела и тихо недоумевала. Да, есть такое поверье, что состриженные волосы обязательно надо сжигать или топить. Но почему у меня? Зачем она их столько хранила? Зачем везла, ведь это давно можно было сделать на собственной мусорной площадке? Волосы так и не сгорели, как она ни пыталась их поджигать. Она была изрядно обескуражена. Как мне потом объяснили, это тоже поверье. Оказывается, это то же самое, что бросить монетку в воду – чтобы вернуться. Не верю в такие вещи, но было бы неплохо, если бы попытка не удалась не случайно и вернуться у неё уже не получилось бы. Во всяком случае, ко мне домой. Да я и сама постараюсь.
…Я уже упоминала, что за всю жизнь она проработала едва ли год. Объясняла это так: «Ну не могу я найти себя, как ни ищу. Займусь чем-то – интересно, в удовольствие. А потом понимаю – нет, неинтересно, не моё». Да, я слышала эту сентенцию не раз. Я не скажу, что это ложь. В любой правде есть доля правды. Но главное – не в этом. Ведь что такое судьба? Характер, помноженный на многовариантность жизни. Сколько бы ни было дорог и возможностей, человек выберет только тот путь, который наиболее соответствует его характеру. Что мы и видим. Красивая (и, между прочим, великолепно сохранившаяся до сих пор) кукла с опилками в голове, она всегда хотела порхать мотыльком, получать от жизни только удовольствие, а обязанностей никаких не хотела. И так в погоне за удовольствиями прошла целая жизнь. Она смутно чувствует, что она живой труп и всегда была им. Но она боится истины, она не желает, чтобы из смутной та стала явной. Страшно признаться себе, что жизнь растрачена впустую, что смысл в неё не привнесли даже семья и дети, что внутри пустота и заполнить её ничем так и не удалось. Чем же после такого жить и дышать? Вот это ли не жизненное поражение? И она защищается от истины собственноручно изготовленным мифом о своём возвышенном естестве и предназначении. И непонятости. Она и сама старается верить в этот миф. Он повествует о её высокодуховности, гиперчувствительности, уникальности, воздушности, трепетности, высокой культуре. Она одна такая и в силу этого заслуживает всеобщего восхищения и преклонения. Она не обязана рассказывать что-либо о себе и своей божественности, любой человек (если он не эгоист и не дубина) сам обязан это видеть и чувствовать. И возносить её на алтарь. И падать ниц. И наградой понявшему должно быть уже одно то, что она