приходя в ужас от того, как за считанные дни поблекло это цветущее создание. Наконец он хрипло позвал:

— Эсмеральда!

Звук его голоса пронизал несчастную тысячей раскалённых игл, заставив вскочить, вжавшись в угол камеры. С трудом шевеля помертвевшими губами, она едва смогла прошептать:

— Ты…

В холодный каменный склеп, в котором заживо погребена была Эсмеральда, спустился тот, кого она так страшилась — Жеан Фролло дю Мулен, или, как он любил называть себя на латинский манер, Жоаннес де Молендино, господин главный судья Дворца правосудия и доверенное лицо короля.

========== Глава 2. Штрихи к портрету судьи Фролло ==========

Судья Фролло привык не доверять людям. За годы практики он перевидал столько образцов человеческой мерзости, столько преступников всех мастей, что начал считать без малого весь мир средоточием порока. Париж мнился ему отвратительным чудовищем, кишащим безобразными язвами, источающими зло. Повсюду — враги, повсюду — угроза государственным устоям и лишь он, стоящий, словно Цербер, на страже правопорядка, сдерживает грязный поток, способный ввергнуть горожан в окончательную погибель. Такого высокого мнения был он о собственной персоне! Жеан Фролло считал себя обязанным искоренять скверну, не гнушаясь никакими средствами, столь же преуспев на ниве правосудия, сколько его старший брат Клод — в делах духовных. Подсудимые напрасно взывали о милосердии — судья Фролло не знал жалости. Он заключил своё сердце в броню, куда уж ни один вопль, ни одна мольба не могли проникнуть. Надменный взгляд оставался бесстрастным, ни один мускул на суровом лице не трепетал, лишь тонкие губы иногда змеились в злорадной улыбке, когда судья Фролло выносил обвинительный приговор. Ещё никому не удавалось выскользнуть невредимым из его стальных лап: если уж Жеан в кого-то вцеплялся, то намертво.

Особенно судья Фролло не доверял женщинам. Почему — Бог весть. Они без разбора клеймил их лживыми созданиями без мозга и души, орудиями дьявола. Ни одна не затронула его, ни одна не смогла заставить сердце биться чаще. В себе самом он давно вытравил всяческие чувства, не очерствев только к родному брату, да испытывая, быть может, толику симпатии к Квазимодо — уродливому горбуну, которого он некогда подобрал и воспитал.

Жеан Фролло не ведал родительской ласки. Мать и отец его умерли от чумы, оставив сына грудным малышом на попечении Клода, которому самому в ту пору едва исполнилось девятнадцать. Жеан никогда не тосковал по ним — он приказал себе не тосковать. Жалость, любовь, сострадание, доброту — всё он подавил в себе на веки вечные, считая проявлением слабости. Никто не помнил, чтобы он когда-либо шутил или смеялся. Настоящий Фролло мог быть только сильным, не имел права поддаваться соблазнам, кои жизнь подсовывала на каждом шагу. Стоит лишь на миг ослабить бдительность — и ты погиб! Так он думал. Слабаки дают волю чувствам, растрачиваются понапрасну, позволяют страстям укореняться в сердце, что, в конечном счёте, приводит к гибели. Жеан Фролло не из тех, кого легко сокрушить! Его сердце твёрже гранита, он не нуждается ни в ласке, ни в дружбе. Он не подвержен обычным человеческим порокам. В годы, проведённые в коллеже Торши, он усердно занимался, сторонился шумных компаний, продажных женщин, не принимал участия в бесчисленных вылазках и развлечениях однокашников. Пусть другие смолоду развращают души, он, Жоаннес Фролло, не таков! Всю силу своего недюжинного ума, все способности он приложил к построению карьеры, пока не добился положения достаточно высокого, чтобы удовлетворить растущее самолюбие.

Где же нынче его недруг, беспечный повеса Клопен, когда-то насмехавшийся над прилежанием Жеана? Смущаемый вином и красотками с улицы Глатиньи, беспутный школяр, не завершив обучения, растворился среди обитателей парижского дна. Перерезав немало глоток на пути к власти, Клопен провозгласил себя королём арготинцев и сейчас живёт припеваючи, взимая подати с бродяг. Иногда просит милостыню — исключительно развлечения ради. Не упускает возможности отпустить колкую шутку вслед судье, когда им доводится пересечься. Всегда собранный, аккуратный Фролло делал вид, будто не замечает нападок этого опустившегося человека во вшивых лохмотьях, разящего смрадом давно не мытого тела и гнилых зубов. Судья терпеливо выжидал возможности упечь короля Алтынного в застенки Дворца правосудия. Пускай князь арготинцев покамест упражняется в остроумии: от расплаты ему не увильнуть.

— Vacua vasa plurimum sonant! * — невозмутимо фыркал Фролло.

Всё же кое в чём он давал себе поблажки, чувствуя по временам настойчивую потребность о ком-нибудь заботиться. По этой причине он, сам ещё школяр, некогда приютил четырёхлетнего мальчишку-горбуна, подброшенного в собор Парижской Богоматери, где служил Клод. Случилось это в Фомино воскресенье. Жеан, придя в собор навестить брата, обратил внимание на возбуждённо гомонящее сборище людей, окруживших ясли, куда обыкновенно клали подкидышей. Один из прихожан пояснил ему, что дитя, оказавшееся нынче на деревянном этом ложе, настолько безобразно, что мало походит на человека и, стало быть, никто не возьмёт его на призрение. Привлечённый любопытством, а также жалобным детским плачем, школяр подошёл ближе. Подкидыш, упрятанный в холщовый мешок, откуда виднелась только голова, увенчанная клочьями жёстких, не знавших гребня волос, действительно оказался уродлив. Черты угловатого лица его были непропорционально искажены, левый глаз скрывала огромная бородавка, нос приплюснут, во рту, не закрывавшемся от непрестанного крика, виднелись мелкие, острые, как у зверька, зубы. Вдобавок ребёнок был рыжим, что само по себе говорило о дьявольском происхождении. Над отчаянно ревущим найдёнышем нависла нешуточная опасность в виде сварливых старух, порывавшихся утопить чудовище, поскольку это вовсе не ребёнок, но нечестивый демон. В доказательство самая непримиримая из зрительниц с яростью гарпии буквально выдернула подкидыша из мешка, открыв всеобщим взорам его горбатое, худенькое, покрытое струпьями тельце.

— Ох… — изумлённо выдохнул Жеан. — Разве может столь причудливое создание быть творением природы?

Ему доводилось слышать об умельцах, намеренно калечивших детей, превращая их в уродцев и карликов, чтобы затем продавать в дома состоятельных вельмож или показывать на ярмарках. Страшное, искривлённое тело могло достаться подкидышу от рождения, но несчастье сие в равной степени могло быть следствием человеческого