Валерий Верхоглядов Соло для одного

Верстка, печать: Lpublisher, г. Петрозаводск, ул. Мурманская, 26, оф. 14.

Тираж 300 экз.

МИТЬКОЙ ЗВАЛИ

Утренний кофе

Труден путь в алкоголики.

Затянуло хмарью небесную твердь, и пропала во мраке моя путеводная звезда. Бреду на ощупь…

Проснулся я поздно.

Сквозь плотно задернутые занавески едва сочился сероватый свет — опять, значит, непогода. Скверное нынче лето: дождливое, холодное, больше похожее на меланхоличную осень. На крыше около трубы громыхал железный лист, птицы молчали, где-то неподалеку, вероятно, у Никулиных, орал приемник, настроенный на радиостанцию «Юность».

Вспомнил: я на даче, я один и волен делать все, что только заблагорассудится.

Например, могу просто лежать, потягивать пиво и о чем-нибудь мечтать.

Но стоило ли ради этого тащиться за сотню верст?

Я мысленно сложил живописный кукиш, показал его Болику и с чувством произнес сентенцию, которая заменяет мне утреннюю молитву: «Пересекая поток существования, позабудь о прошлом, позабудь о будущем, позабудь о том, что между ними».

Пока грелся электрический чайник, совершил утренний туалет: ополоснул лицо дождевой водой из бочки. Бриться не стал — к чему эти глупости, вот завтра истоплю баньку, тогда и побреюсь.

Завтракал я по-городскому: первую чашку черного кофе выпил с краюхой белого хлеба для сытости, а вторую по давнишней привычке просто с сигаретой.

Я долго не понимал вкуса кофе.

В меню рабочей столовой, в которой обедал все школьные годы, начиная с первого класса, — сколько себя помню, мать постоянно была на работе — этот напиток был обозначен как «кофе черный», варился он в громадной кастрюле порций на сто и был приторно сладким.

Помню красочный плакат в гастрономе на Урицкого. На нем был изображен розовощекий крепыш при галстуке в ленинский горошек, который утверждал, что «тот, кто кофе утром пьет, целый день не устает». Я поверил этому бодрячку и поэтому мужественно пил столовский суррогат.

К десятому классу я уже сам научился варить нечто действительно бодрящее — я готовил себя в литераторы и считал утреннюю чашечку кофе непременным атрибутом будущей профессии.

Кстати, тогда же довелось прочитать в каком-то журнале повесть начинающего прозаика. Название произведения и фамилия автора с годами выветрились из памяти, но помнится примечательная фраза. Некий миллионер (дело происходит в Америке) говорит другому миллионеру: «Пейте кофе, сэр. Настоящий». Такое мог написать только наш человек, балующий себя кофейными напитками типа «Народный» или «Ячменный».

Когда кофе внезапно и сильно подорожал, что объяснили его неурожаем в Бразилии, мне отступать было уже поздно, да и некуда. «Я такая кофейница, такая кофейница, что чайницей никогда уж не стану», — говорила моя знакомая бабуля. Вот и я с годами стал полным и окончательным кофейником. В благословенной солнечной Бразилии, где, как известно, всех мужчин зовут Педро, уже неоднократно отмечали рекордные урожаи кофе, но у нас цены на продукты питания имеют обыкновение только подниматься. Вот и приходится мне молча нести крест своей привычки. Когда при деньгах, покупаю «Президента», а когда на мели, то на смену финской вакуумной упаковке приходит наш отечественный «Жокей», которого за цвет пачки называю «черным наездником».

Сегодня я наслаждался эликсиром конюшни.

Докуривая сигарету, вышел на крыльцо. Предстояло определить фронт работ.

Этот дачный участок более двадцати лет назад начали разрабатывать родители жены.

Мы тогда жили в эпоху развитого социализма, буханка хлеба была четырнадцать копеек, килограмм масла («Крестьянское», несоленое) — три шестьдесят, упаковка пельменей «Русских» — шестьдесят копеек (никогда не видел пельменей американских или, допустим, датских), пачка сигарет «Шипка» — любимых в ту пору — четырнадцать копеек, а пачка «Опала» — тридцать пять, но для меня это было уже дорого. Бутылка водки стоила три восемьдесят семь. Ее вкус мне был противен, и, если случалось гулять в компании, то я выпивал два-три бокала сухого — два с мелочью в кассу и выбирай любой сорт.

Коммунисты постоянно твердили о благе народа, но когда дело касалось загородных участков, то земля для дачных кооперативов выделялась лишь на неудобьях. Вероятно, для того, чтобы окончательно вытравить у населения атавистические фантомы частнособственнических инстинктов. Мой тесть Илья Севастьянович Ремизов (в нашей семье после рождения сына он звался коротко и ясно: дед) — бывший пограничник, провоевавший на той долгой Отечественной войне от первого дня до последнего, кавалер трех боевых орденов, а перед выходом на пенсию директор одного из технических училищ, свои шесть соток получил на болотце, лежавшем, как на блюдечке, между двух полуколец каменных осыпей. Сюда он уезжал ранней весной, а возвращался в город с первым снегом. Появились и дом, и баня, и огород. Выросли кусты смородины и крыжовника. А о бывшем болоте напоминает разве что лужа у крыльца. Ее несколько раз засыпали песком, но песок со временем утаптывался, и она снова проявлялась как неизменная часть здешнего пейзажа.

В лучах солнца лужа сверкала во всей своей лягушачьей красе.

— Где оркестр? — сказал я. — Почему молчит? Самое время грянуть что-нибудь бодрое, — и пошел в сарай за лопатой.

Я выскреб всю жижу, дошел до спрессованной временем глины, подровнял получившуюся площадку. Потом вырыл канавку для грунтовых вод. Отводную трубу собрал из пластмассовых пивных бутылок, вставлял их одну в другую, предварительно отрезав донца и узкие части горлышек. Из алюминиевых пластин, стопкой лежавших в углу мастерской, выгнул арки и укрыл ими свое мелиоративное сооружение. Этими пластинами дед собирался обшить потолок бани, но они оказались слишком толстыми и гвоздем не пробивались, высверливать же в каждой отверстия и подгонять по месту было делом муторным, и дед просто оббил потолок тарной дощечкой, а стратегический металл отложил до лучших времен. Вот он мне и пригодился.

В наших сараях хранится немало подобного добра.

Когда мне, например, нужен какой-то крепеж, я иду не в магазин, а к своему приятелю Сереге Акулову, гараж которого ломится от болтов и гаек, трудолюбиво собранных тремя поколениями слесарей местного флагмана машиностроения. Эхо социализма.

И по всей стране так.

Как-то, помнится, к редактору нашей газеты приехал его брат, стахановец и