направляясь к дому. — Отцом посаженным, свидетелем, чем захочу — будешь. Понял? — Обернулся и крикнул попу, медленно шедшему позади. — Ну, ну, не отставать!

Концова разбудил Лаврентьич.

— Ох, и дела! Светопреставленье! Глаза бы не смотрели. Зыгало убили!

— Зыгало? Кто же?

— Проезжий какой-то, леший его знает.

— Когда?

— Да сейчас, только што. Убил и кончено. Охо-хо! И сколько я говорил: смотри, попадешь. Так нет, все свое. Вот и получай! А проезжих этих мало ли тут рыскает. Каждому в душу не залезешь.

От невольного перепугу Концова стало лихорадить, но он крепился и, осиливая дрожь, старался как можно скорее одеться. А Лаврентьич продолжал:

— Проезжий-то ускакал, а Зыгало лежит. Три пули он в него всадил. Сын-то было вернулся, а как услышал, бросил лошадь и бежать. Народу у них в дому — зерна бросить некуда. Девка плачет, голосит, мать на чем свет ругается. Изнасильничал Петруха девку-то. А Зыгало-то, старик-то, повенчать их ладил, и попа силком с собой потащил. Ну, и я за ними пошел, думал, отговорю еще, может. А он свое: ежели власти переворот — большая нам всем может выйти заручка. Вот те и переворот! Так самого перевернули, аж мозги в стенку ляпнули!

— Протокол надо, — затягивая пояс, сказал Концов прыгающим голосом. — Беги понятых скличь, да лошадей вели приготовить. Пустовых в город доставить приказано.

— Ладно! Только уж ты, Егор Митрич, христом-богом тебя прошу, не запутывай ты меня в эту передрягу. Я тут прямо ни сном, ни духом. И насчет проезжего — никак невозможно было задержать. Жизнь-то всем дорога — ну, и упустили. Да, видать, он за этим самым и приезжал, не старые ли счеты какие с Зыгалой свести хотел. Дня два он все мимо нас ездил. Человечка одного, говорит, ищу. Вот и нашел. Ну, бегу, бегу.

Когда Концов пришел в дом Зыгало, два члена исполкома уже распорядились поднять труп Зыгало на лавку и готовились писать протокол. Пустова и Зоя сидели в горенке, бледные с остановившимися от ужаса глазами. Концову едва удалось добиться от них несколько слов. Он вернулся в переднюю комнату и, стараясь не глядеть в сторону, где лежало накрытое простыней тело Зыгало, составил акт и послал за Петром.

Парень пришел, как в воду опущенный.

Концов усадил его и Пустовых в поданный Лаврентьичем тарантас, залез на козлы и хмуро сказал провожавшим товарищам по исполкому:

— До моего приезда никаких делов.

Дернул вожжами и ходко покатил из ворот.

Всю дорогу ехали молча, боялись слово проронить. А Петр жался, как пойманная зверушка, и плакал.

В город приехали под вечер. Подъезжая к зданию Чеки, Концов обернулся и сказал:

— Я вас сдам по назначению, а там наверное освободят.

С разгону въехал во двор и, привернув лошадей за угол, повел Пустовых и Петра в дежурку.

В дежурной сидел Мулек между двух красноармейцев. Лицо его походило на жеваную тряпку. Увидев вошедших, он вскочил и крикнул:

— А, Петро, поди-ка сюда!

— Молчите! Разговаривать не полагается! — оборвал дежурный.

— А ежели в этом самом деле он все знает? Я жизни моей не щадил. Скажи им, Петро, чего они в самом деле!

Но Концов увел Пустовых и Петра к следователю.

Мулек выкатил глаза и, жуя губами, долго смотрел им вслед, ничего не понимая. Потом сморщился, согнулся и засопел.

— Чего это ты? — спросил, коптя цыгаркой, сидевший рядом красноармеец.

Мулек поднял голову, посмотрел на него и сказал увесисто:

— Пшел! Не мешай! Думать хочу.

Красноармеец улыбнулся и мигнул товарищу.

Через несколько минут из следовательской вышел Петр с конвойным, державшим ружье наперевес.

Проходя мимо Мулька, Петр остановился и сказал:

— И ты, значит? Вот он какой, Концов-то! Отца через него прикончили и меня закатал.

Мулек вскинул голову, и лицо его заходило большими желваками.

— Н-ну… — выдохнул он, лязгнув челюстями.

Вслед за Петром вышел от следователя Концов.

Поровнявшись с Мульком, он улыбнулся и участливо спросил:

— Ну, как?

Мулек зарычал, весь передернулся и со всего размаху ударил его кулаком в самые глаза.

— К барам перекинулся, сволочь!

И когда Концов упал, ударил еще два раза каблуком по лицу.