он эти слова прокричал? Сам себе не верил. До чего дошел! Эта особа довела до того, что сам себя уважать скоро перестанет. Он закрыл лицо трясущимися пальцами. Особенно мучительны стыд, боль, унизительное раскаяние за вспышку оттого, что Клепка на последний, самый грубый выкрик его ни словом не ответила. Только посмотрела ему прямо в бешеные, покрасневшие глаза, потом с особым выраженьем большого уверенного достоинства и силы неспешно повернулась, ушла в кухню. Он слышал, как там она спокойней, без обычного грохота, сдвинула ящики, налаживая свою постель.

С трясущимися губами, со взмокшими сразу волосами, смешно спотыкаясь, Астахов метался по кабинету. Конечно, он совершенно непростительно, недопустимо забылся в гневе. Но все же, но все же… Ведь эта нахальная, тупая девчонка, ведь она его в такое исступление привела. Она не безграмотная, не из деревни, чему-то и раньше училась, теперь учится в высшем учебном заведении. «Шлепаете губами над таракашками»… Плюет на науку, знает только какие-то удивительные, плотские, как мычанье, убогие слова и ничего не признает, ничего, что выше куска, постели и этого… этого… совершенно зоологического «у меня к Ваньке нет полового влеченья»… И ведь он этих — нынешних почти не знает. Этих Костек, Ванек, Клепок! Не одна же она такая. Чувствуется, что и слова эти ходовые, не ее. Тогда… кому, кому в наследство весь его вдохновенный труд? Они понимают только то, что дает им грубо материальное улучшение немедленно, сейчас. Им понятны лишь прикладные знанья, то, что уже материализовано. А мысль? Высшее право науки на упоенье мыслью, независимой от их дневного рыночного заказа. Оно для них — ничто? Если даже Клепка не так развратна и грязна, как ему показалось, то все же, все же, какая ужасающая нищета духа!

Уже мутнела тьма за окном. Астахов не мог успокоиться. Не мог ни сидеть ни лечь. Ноги дрожали, а он все срывался с места. Нет, это невозможно! Для него это невозможно. Она должна понять, что сама виновата. Во всяком случае, он-то должен извиниться за вспышку и более достойным образом попросить девушку уехать. Она тупа душевно, но он не смел сам перед собой, не смел даже ей, такой тупой и низменной, кричать в лицо омерзительные и бранные слова. Пожалуй, и она оскорбилась. Может-быть, плачет, не спит!

Тяжело ступая, будто осев на ноги, Астахов прошел через столовую в кухню. Остановился, послушал, прежде чем постучать в закрытую дверь. От волненья кровь шумно билась в виски. Он не сразу расслышал, как в равномерное «ш-ш-ш» глубокой ночной тишины также размеренно и спокойно врывается легкое всхрапыванье сладко спящей Клепки. Услышав, приподнял брови, горестно покачал головой, вздохнул и отошел от двери.

III

Астахов уехал в Москву, оставив Петровне для Клепки записку. Клепка вечером прочитала ее в кухне вслух:

«Простите мне оскорбительные слова, которые я в гневе наговорил. Я сам удручен ужасной этой неожиданностью. Но все же постарайтесь понять, что нам невозможно жить в одной квартире. Возьмите у меня взаймы, наконец, но устройтесь в другом месте. Трудно вам объяснить, что мой труд не бесполезен, но это так, и для него необходимей всего душевное равновесие. Его я утратил с того момента, как вы ворвались в мое жилище. Прошу вас, дайте мне возможность работать, уйдите из моей квартиры. Я вернусь через неделю».

Петровна сочувственно покачала головой, вздохнула и шумно втянула горячий чай из большой чашки. Потом, вытерев вспотевшее лицо, деловито спросила:

— Как же ты теперь? Выгоняет на-чисто! Ну, пока он в отъезде, живи, а все-таки, Клепка, подыскивай, куда перебираться, как хозяин домой вернется.

Клепка, уставившись задумчивым взглядом в темное окно, приподнялась на носках, зачем-то подула в воздух вытянутыми трубочкой губами, покачалась всем корпусом и села на табуретку около Петровны.

— Петровна, знаете что? Ладно, я уйду через три дня. Мне здесь тоже не мед, электричества долго жечь не хочу, а заниматься-то когда? Я и то днем без передышки… К Ваньке ночевать из-за этого раза два ходила.

— К кому?

— К парню к нашему, вот недавно-то был, когда Астахов со мной ночью ругался. А теперь у него негде. Товарищ с женой на время у него поселились, а комната маленькая.

— Зачем ты, дурашка, от матки-то своей уехала? А? Прокормились бы как-нибудь! К парням разве хорошо ночевать ходить? Да и чем от твоего Ваньки поживешься?

— Ничем. Он на заводе по рубль двадцать пять в день тяжести таскает. Ну, ходить далеко, опаздывает. Его уж, наверно, выгнали! А с мамой… Я очень учиться хочу. Знаете что? Так бывает, что здорово тянет на ученье. Все себе кротом слепым без него кажешься. И чем дальше, тем все больше затягиваешься. Кабы я уж не начинала, а сейчас не могу отказаться!

— Может замуж кто-нибудь взял бы, хоть и гражданским браком. А то, что же, кинет тебя Ванька с брюхом, что с него возьмешь? А тогда уж какое ученье!

— Да ни с каким ни с брюхом, у меня нет с ним половых отношений. Он — хороший товарищ.

— Все они товарищи хорошие, пока свое не получат. Ты не поддавайся! Может-быть, какой попадется, окрутится по-советски, потерпи. Охранять-то вас, теперешних, некому, я тебе с добром советую.

— У вас, Петровна, взгляды отсталые. Чего охранять-то? Я — физкультурница. Полезет какой, сама так поддам, он и с катушек долой! Я не хочу полового сближения не из отсталости вот, как вы: замуж надолго ли возьмет, да всякая чепуха. А вот потому, действительно, что учиться помешает. Знаете что? Я себе — хозяйка, и даже, если… любовь, все равно я себе — хозяйка, не сдрейфлю. Что вы? Это я так, глупости всякие говорю, очень устала сегодня!

— То-то устала. Избегаешься, девка…

— Ну, хватит причитать, ладно, я этого не люблю! Знаете что? Есть контакт! Уйду я от вас в пятницу. Астахов ведь до субботы не вернется? А сегодня только понедельник. Я пока без него почитаю, а то ведь негде! А в пятницу уйду. Как раз к пятнице мне червяк отдадут, на жратву больше чем на месяц хватит.

— Какой еще червяк? Кто тебе отдаст?

— А я платье ненадеванное продала. Мама мне прислала. Только деньги девчонке одной пока одолжила. Ей круче моего пришлось, жиденькая. Она не заначит, отдаст, сейчас только ей зарез. А то я бы давно уж ушла от вас. Главное, без вас кормиться негде мне было, а без еды, — одной нашей ходьбы, не то что занятий, не выдержишь. Начхать, что он ругался! Кабы я от его ругачки разлимонилась. Катьке бы хана!

В субботу Астахов нашел на своем письменном столе очень несвежий, в пятнах, большой лист бумаги. На нем лезли во все стороны кривые, размашистые строки клепкиного письма с массою грубых орфографических ошибок.

«Я устроилась, не только угол, но и