какой козе подкатить к своему очаровательному партнёру). И в сентябре того же года, всего через месяц после Маши с Андреем, они таки сыграли свадьбу. Даже две. В Петербурге и в Амстердаме. Теперь Ван Дер Кацы жили на обе страны, постоянно мотаясь из России в Голландию. Нелегко, конечно. Но что делать? Бизнес есть бизнес. Самуил Моисеевич на вид совсем не постарел. По-прежнему вёл здоровый образ жизни, подключив к ежеутренним пробежкам и молодую супругу, чья фигура после замужества начала было приобретать те характерные округлости, что свойственны тыкве с бахчи. Но вовсе не Тыкве. Впрочем, обошлось. Юбки нужного размера по-прежнему застёгивались без лишних усилий.

Но сильнее всего перемены коснулись Вадима. Терпилов после приключившихся с ним ужасов стал сам на себя настолько непохожим, что даже Маше иногда приходила в голову дикая мысль: а не поторопилась ли она с разводом?

Вадя продал так и недостроенный дом в Порошкино, огромную квартиру на Камской, и, перечислив большую часть вырученных денег какому-то детскому фонду, сменил дорогое пальто на рыжий замшевый пиджак. Достав с антресолей родительской квартиры старенький трофейный аккордеон, на котором когда-то очень неплохо играл в самодеятельном джаз-банде, обулся в стильные скрипучие штиблеты, сел в свой любимый антикварный «мерс» и укатил из Питера в никому не известном направлении.

Года три спустя, Маша, проходя по Загородному проспекту мимо джаз-филармонии, случайно обратила внимание на скромную афишу, с которой на неё смотрели из-под буйной седой шевелюры до боли знакомые глаза. Совсем неброская надпись в нижнем углу — «Vaddy Teгру & BANANA-ORCH., Manchester, U.K.» — развеяла остававшиеся было сомнения.

Вечером, явившись на концерт, она застала Терпилова в компании уже немолодой, но очень приятной темнокожей женщины, оказавшейся не только знаменитой джазовой саксофонисткой, но и законной Вадиной супругой. Сам же бывший «парагваец» буквально сразил взыскательную питерскую публику виртуозной игрой на аккордеоне, а бывшую жену неслыханным доселе обращением «Машка», искромётным юмором и принципиальной трезвостью.

Немного смущаясь и скорее из вежливости Маша пригласила супружескую чету к себе в гости, а те, ничтоже сумняшесь явились следующим же вечером и притащили с собой инструменты. Боже, что творилось! Под утро Андрей с Вадимом расставались чуть не лучшими друзьями, а годовалый Арт, не сомкнувший до полуночи глаз весь следующий день требовал «дядю блям-блям». Сама же Маша первый раз в жизни пила водку. И ни с кем нибудь, а с ни бельмесу по-русски «Funny» Маргарет — так звали новую терпиловскую жену. И потом всю ночь, сидя на кухне, трепалась с ней на каком-то птичьем языке. При этом обе безудержно хохотали, а пришедшего на шум гулянки дядю Мишу с бутылкой «халяльного» портвейна немедленно развели на вокал. Волосатый битник, которому накануне исполнилось аж шестьдесят три года, оказался просто вынужден речитативом декламировать бессмертную оду возрасту — «When I'm Sixty-Four». Под аккомпанемент сакса с аккордеоном. И «ударного» тазика…

Зазвонил телефон. Маша, поставив на стол чашку с давно остывшим кофе, сняла трубку.

Или кто-то глупо шутил, или связь дала сбой — на том конце провода что-то шуршало, поскрипывало, доносились отдалённые обрывки чужих разговоров, а потом вообще раздался приглушённый цокот копыт — словно мимо прошёл конь (интересно, в пальто?). Всё закончилось через минуту короткими гудками.

«Кому надо, перезвонит», — резонно решила Маша, но в голове вновь проскользнула мысль, что сегодня всё не так, как обычно.

На домашний телефон не перезванивали, зато из спальни запиликал сотовый. Опрокинув стул и теряя на ходу шлёпанцы, Маша почти бегом бросилась к источнику звука. Но пришла лишь sms'ка. Странная какая-то. «Назовите пароль». Номер отправителя, естественно, не определился.

— Ну и шуточки у вас, господа хорошие! — гневно крикнула в потолок Маша и швырнула трубку на кровать.

Быстро переодевшись в джины и джемпер, она вышла в холл, сунула ноги в утеплённые кроссовки, накинула пуховик и, сняв с вешалки сумку, рылась в ней в поисках ключей. Завтра день рождения, муж с сыном вернутся, вечером гости придут — родители, Карина с Сэмом, возможно, Вадик и Маргарет с московских своих гастролей на денёк выберутся, — а у неё даже на стол выставить нечего. В холодильнике одни сосиски и полбутылки рижского бальзама с незапамятных времён.

Снова зачирикал сотовый. Из спальни. Ах, чёрт, телефон-то забыла, раззява!

Не снимая обуви, Маша на носочках прошла через всю квартиру. Взяла с постели трубку.

— Привет, лапа! — радостно прокричал в динамик Родина.

— И вам, Антон, здрасьте, — улыбнувшись, ответила Маша. — Чем-то порадуешь?

— Обязательно. Как только, так сразу, — сказал Мамаев. — Слушай, подруга, ты б не могла на пять минут заскочить в галерею? Хочу, чтоб ты всё посмотрела незамыленным взглядом.

— Почему нет? Через полчасика где-то. Нормально?

— Годится, — ответил Родина. — Жду тебя, лапа. Заметь, с нетерпением.

Совсем голова дырявая стала. Завтра ж открывается первая персональная выставка! «Предопределение». Ну и названьице Родина придумал. «Самое то, лапа! Ты рисуй свои пейзажики, а общественное мнение расшатывать — моя забота».

Ай, какая разница?! Название и название. Хуже бывают.

Но в голове вновь что-то перещёлкнуло — всё-таки сегодня совсем не так, как обычно…

А как? Как «обычно»? У кого можно спросить?

В галерее Маша проторчала до десяти вечера, да так ничего с Мамаевым толком и не обсудила. Из Дании приехала Валя Подзорная, которая хоть и говорила ныне с манерным евроакцентом, нисколько не изменилась. Сказала, что забежала к Антошику всего на тридцать секунд, а тут — ба! — древняя подруженция. Ну и задержалась на каких-то восемь часов. Или девять. Но пела Труба красиво. Не отнять. Рассказываемые ею непридуманные (ой ли?) истории из жизни «вольного града Христиании» реально заставили забыть обо всём на свете. И когда Маша, выпив, наверное, сотую чашку кофе, взглянула на часы, у неё глаза из орбит полезли.

— Японский жешь городовой! Времени-то, ребят!

— Ладно, лапа, ты завтра подгребай пораньше. Открытие у нас в три… Давай часикам, скажем, к двум. А там на месте сориентируемся, — печально сказал на прощание измученный собственным гостеприимством Родина.

Труба, похоже, никуда не торопилась — декларированные тридцать секунд обещали затянуться ещё на пару-тройку часов.

— Договорились. К двум. Ты уж мужайся, Антохин, — негромко сказала Маша,