Загробная жизнь или последняя участь человека

Предисловие

Перенесемся мыслию в апостольские времена...

Вот, великий апостол языков¹ (ср.: Рим. 11, 13) Павел — в одном из знаменитейших центров древнего язычества, пред именитейшими представителями города языческой мудрости, словом — в Афинском ареопаге².

Апостол Христов проповедует народу и сонму мудрецов премудрость Божию, говорит об общем для всех людей Боге, о Христе воскресшем, о будущей жизни.

Каков же был результат его проповеди?

Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время (Деян. 17, 32).

Не встречает ли и в наше время учение о воскресении и будущей жизни точно такой же прием? Не служит ли оно и теперь — для одних, хотя и взросших на христианской почве, но возвратившихся к языческой мудрости, предметом глумления и соблазна? И не отвращаются ли от него другие, если не умом, то сердцем, — развлекаемые разными заботами века сего (ср.: Мф. 13, 22): кто своим полем, кто своею торговлею (ст. 22, 5)?

А, между тем, последняя участь человека не должна ли служить для каждого предметом глубочайшего внимания, постоянного размышления, добросовестного изучения? Ведь так или иначе, а к вопросу о последней судьбе человека сводятся все вопросы жизни человеческой!

Настоящая книга, рассматривая всесторонне все вопросы последней участи человека, исполнит свое скромное назначение, если хотя несколько удовлетворит благочестивой потребности ищущих истинной христианской мудрости и находящих ее в том, чтобы, — живя здесь, на земле, — помышлять о небе и готовиться к жительству на небесах.

Текст книги сопровождается многочисленными примечаниями, подтверждающими те или другие мысли и положения, высказанные автором. Для большего удобства, чтобы не нарушать стройности хода мыслей и тем не разбивать цельности впечатления при чтении книги, примечания помещены не под строкой, как обычно, а отдельно, в конце книги; их потом могут прочесть те, кто пожелает или кому они почему-либо интересны.

Отдел I. Смерть и бессмертие

1. Господство смерти

Поминай последняя твоя, и вовеки не согрешиши.

Сир. 6, 39

Чаю³ воскресения мертвых и жизни будущаго века.

См.: Символ веры

Если бы кто-либо из небожителей, никогда не бывавших на земле, нами обитаемой, явился на ней и обратил внимание на наш род человеческий, то что бы — вы думаете — наиболее могло поразить его взор? Мне кажется, что его, всего скорее, удивила бы и поразила наша ужасная смертность. В лице человека он тотчас узнал бы владыку земли, коему все подчинено и волею или неволею служит; а в смерти он тотчас увидел бы лютого врага и тирана, коему этот владыка земли отдан в жертву, наряду с последними из бессловесных. И долго ли надлежало бы ожидать ему, чтобы сделать это последнее заключение о нас? Ни единой даже секунды, ибо на земле, нами обитаемой, — узнайте и ужаснитесь! — не проходит ни единой секунды без того, чтобы не умер кто-либо, так что, если считать непрерывно и по порядку ряд смертей человеческих, то сей счет мог бы служить вместо самых верных часов для измерения нашего земного времени. Так бренен и мимоходящ образ бытия нашего здесь!

Почти четвертая часть людей для того только, по-видимому, и рождается, чтобы умереть, не оставив следа бытия своего, кроме только разве в растерзанном скорбию сердце родителей; для многих минута рождения служит, вместе, и минутою скончания; многие умирают, не выходя на свет, имея гробом утробу матернюю. Из остающихся жить едва третья часть достигает юношества и едва половина переходит за средину жизни; а доживающих до последних пределов жизни (и велики ли они? — 70, 80 лет!), так мало, как колосьев, кои ускользнули из-под серпа жателя. Никто не свободен от смерти. Войдите в полуразвалившуюся хижину — увидите гроб, на горах — смерть, в долинах — смерть, на морях и реках — смерть. Всему есть сроки и времена: смерти — нет (ни срока, ни времени). Она мимоходит старца и похищает юношу; оставляет младенца и берет мать, его питавшую; этот употребляет все средства, чтобы избавиться от неважной, по-видимому, болезни и умирает от нее; а тот делает, по-видимому, все, чтобы расстроить свое здоровье и сократить дни, — и живет. Мудрец умирает, не довершив своих открытий, над коими трудился целый век; полководец умирает в навечерии битвы, которая должна бы решить судьбу его отечества; возвращающийся из пути дальнего сын — умирает за час пути до крова отеческого; невеста, или жених, умирает, возвратившись только или не возвратившись из-под венца брачного.

Смерти нет дела ни до чего нашего, человеческого: это — скелет без сердца и души, с одною косою и серпом. Большею частью она любит предпосылать себе, как вестника и предтечу, различные недуги и болезни. Иногда, как бы любуясь страданиями своей жертвы, замедляет приход и удар свой; но она же любит поражать и внезапно, как тать⁴ ночной. Сколько людей не встало от «ложа нощного», легши на него с замыслами на многие годы! Сколько уснуло последним сном за трапезою! Сколько не возвратилось в дом, выйдя на несколько минут! Тщетно наука здравия истощает все искусство и все усилия: сила смерти все та же, и та же свирепость и внезапность. Врачи, как бы в отмщение за покушение на невозможное, менее всех пользуются долговечием. Сама религия не спасает от смерти. Вот — человек, который всю жизнь посвятил Богу, вере, добродетели и человечеству. Все желали, как милости от Неба — продолжения дней его. Но смерть не внимает ничему, — и праведник лежит бездыханен.

«Взирая на все сие, кто — вместе со святым Песнопевцем — не воскликнет от всей скорбной души: “Что сие еже о нас бысть таинство? Како предахомся тлению? Како сопрягохомся смерти?⁵” Вопрос горький, неизбежный! Но кто из людей в состоянии сам собою разрешить его? Нет гласа и ответа из могилы: несть познан возвративыйся из ада... (ср.: Прем. 2, 1)»⁶

«Если не признавать бессмертия души и вечности, то не справедливо ли было бы всю временную жизнь человека считать только непрерывною смертию, которая наконец, рано или поздно, перевесив силу рождения, поглотила бы все человечество и всякую жизнь в мире? И было бы последним словом человека на земле его самоотрицание. “Я жил и мыслил, я чувствовал и действовал: но все это — ничто, потому что я умру и буду ничто”. Горькие слова, которые придавали бы самый мрачный и безотрадный вид всей нашей жизни! Такое самоотрицание ставило бы духовную жизнь даже ниже телесной, потому что и