чему он тут тратит время на этой старой заезженной колее взаимоотношений, когда ему надо заняться подготовкой к экспедиции — о черт, он прекрасно знает, к чему!

Что-то внутри ее дрогнуло, и напряжение, сковывавшее ее, ослабло. Он взглянул на нее. В темно-синих сумерках она казалась бесплотной тенью с копной тускло отсвечивавших волос. Тлеющие угольки солнца почти догорели, и над головой одна за другой просыпались звезды, возвещающие о том, что вскоре все небо будет усеяно мириадами пронзительно-ярких огоньков.

— Где сейчас этот звездолет? — тихо спросила она. Слегка удивившись, он показал на едва обозначившиеся контуры Южного Креста.

— Вон там, — произнес он. — Со времени запуска он лишь незначительно отклонился от своего первоначального курса на альфу Южного Креста. От нас он находится в добрых тридцати парсеках, и даже если бы мы увидели его на таком расстоянии, мы не смогли бы заметить какого-то отклонения.

— Но мы не можем его увидеть. И никогда не увидим. Свет доберется сюда, возможно, через сотню лет, и я… мы все к тому времени умрем, наверное. Нет!

Он стал успокаивать ее. Это были самые прекрасные минуты их встречи, и чем глубже природа погружалась в ночь, тем они становились все чудеснее. С первого дня, как он встал за штурвал своей яхты, зародилась эта любовь. На море был штиль, в каюте — вино и маленькие сандвичи. Тишина дышала умиротворением, и ей захотелось, чтобы он сыграл на гитаре и спел. Она даже попросила его об этом. Но он отказался. Предстоящая вахта не выходила у него из головы: не упустил ли он чего и какие возможные открытия и находки ожидают их у черного солнца? Может быть, действительно сказывалось еле уловимое дыхание грядущей старости — или зрелости, если угодно; а может, просто у него над головой особенно ярко и тревожно горело созвездие Южного Креста.

Глава 2

На Внешних Гебридах белым покрывалом лежала зима. Дни, нередко задыхавшиеся от густого падающего снега, казались угрюмыми проблесками света между периодами мглистой темноты. Даже когда Северная Атлантика уставала яростно биться о скалы, разбиваясь в ледяную пену, бурные океанские волны все равно выдавали ее неистовость, ее постоянно грызущее беспокойство. Горизонта больше не было: свинцовые волны встречались со свинцовым небом, и мутная дымка надежно скрывала зазор между небом и водой. «Здесь нет ни суши, ни воды, ни воздуха, но есть некая смесь из трех означенных компонентов», — писал Питеас^[3].

Островок был небольшим. Когда-то давно здесь жили рыбаки, их жены держали в своем хозяйстве одну-две овцы, но с того времени сохранился лишь один дом — каменная хижина, — века, прошедшие с момента ее постройки, мало изменили ее внешний облик. Внизу, на посадочной площадке, виднелся вполне современный ангар для парусной шлюпки, семейной подводной лодки и довольно потрепанного аэрокара. Сделанный из серого пластика, он прекрасно вписывался в окружающий ландшафт — обыкновенный валун, каких на острове много.

На эту площадку Дэвид Райерсон и посадил аэрокар, взятый напрокат; посигналил у входа и медленно въехал в распахнувшиеся ворота. На Скьюле он не был пять лет, но руки до сих пор помнили все необходимые движения для полета в нужном направлении и последующей посадки на острове, и промозглость здешней погоды осталась такой же, как прежде. Это тронуло его почти до слез. Что же касается отца… Райерсон, сдержав рвущиеся наружу эмоции, помог своей молодой жене выйти из машины. Очутившись на холодном пронзительном ветру, он расправил плащ и поспешно набросил его на ее и свои плечи.

Вихревые потоки с воем обрушивались на остров, разгоняясь от самого полюса. Под их яростными ударами люди шли, спотыкаясь и едва не падая; черные локоны Тамары развевались на ветру, словно разорванные флаги. Райерсону показалось, почти на пределе слышимости, что скала под его ногами резонирует с воем ветра, только в другой, более низкой тональности. Причиной, несомненно, служил страшный грохот и рев сталкивающихся между собой огромных волн, которые раз за разом наносили сокрушительные удары по скалам. Но в эту минуту ему вдруг почудилось, что из глубины до него доносится трубный глас отцовского Бога, существование которого он всегда отрицал. Отчаянно сопротивляясь ветру, он с большим трудом одолел дорогу к дому и онемевшими пальцами коснулся старинного дверного кольца из позеленевшей бронзы.

Магнус Райерсон открыл дверь и махнул рукой, чтобы они проходили в дом.

— Я не ожидал вас так рано, — сказал он, и в его устах это прозвучало почти извинением, если он вообще мог извиняться. Он захлопнул входную дверь, разом отсекая рвущийся внутрь ветер, и наступившая тишина словно оглушила их.

Основная комната, в которой они сейчас находились — побеленная, с кирпичным полом и массивными стенами, — была необычной формы; камин, где голубые огоньки лениво лизали брикетики торфа, являлся ее жизненным средоточием. Значительной уступкой современной эпохе был светошар и бесподобная увеличенная фотография двойной звезды Сириус. Нельзя не упомянуть и о бесчисленных навигационных справочниках или всевозможных камнях, шкурах и божках, навезенных из дальних странствий по ту сторону неба. В конце концов, у любого капитана дальнего плавания наверняка сохранился навигационный справочник Боудича^[4] и всякие памятные вещицы. Стены расчерчивали полки, уставленные книгами и микрокатушками. Объемистые тома были в основном старинными; среди них нашлось бы совсем мало книг, написанных на современном английском.

Магнус Райерсон стоял, опершись на трость, изготовленную из неземного дерева. Роста он был огромного — в юности достигал не менее двух метров, да и сейчас легкая сутулость не так уж укоротила его; такому росту вполне соответствовало и его мощное телосложение. Нос крутым и неровным бугром выступал из складок выдубленной кожи лица; седые волосы спускались на плечи, седая борода — на грудь. Из-под лохматых бровей сурово смотрели маленькие голубые глазки. Его одежда, сообразно с местными традициями, состояла из вязаного свитера и парусиновых брюк. Прошло несколько минут, прежде чем Дэвид, опомнившись от потрясения, понял, что кисть правой руки отца — искусственная.

— Что ж, — раскатисто произнес наконец Магнус на беглом интерлингве, — значит, это и есть новобрачная. Тамара Сувито Райерсон, да? Добро пожаловать, девочка. — Особого тепла в его голосе не чувствовалось.

Та склонила голову к сложенным вместе ладоням.

— Со всей покорностью приветствую вас,