век, и другой, и тысяча лет: к Дому в Зачарованном Лесу пришел веселый молодой менестрель, мальчишка с черной лютней. Встретить его вышла юная женщина, обеими руками придерживавшая тяжелый узел золотых волос на затылке. Менестрель вошел в Дом.

Он не звал хозяйку Дома уйти вслед за ним, не говорил ей о любви, не рассказывал, что напрасно ее ожидание: он просто пел ей песни, которые собрал и сочинил, бродя по дорогам, и черная лютня в его руках то плакала, то смеялась, а хозяйка Дома слушала, улыбаясь и печалясь…

Кто ты, спросил ее менестрель.

Меня зовут Лауниллэ, — ответила она. Я жду. Жду своего возлюбленного. Столько лет прошло, столько веков — а его все нет… Скажи, менестрель, что, война все идет?

И впервые в ее глазах блеснули слезы.

Менестрель вспомнил горящие дома в землях Ханатты, вспомнил кровь и блеск стали в руках сынов Запада, и тихо ответил: да, битвы идут уже долгие годы…

И неожиданно хозяйка Дома улыбнулась.

Я подожду, сказала она. Когда-нибудь бой кончится, и он вернется домой — ведь он обещал… Я подожду.

Они засиделись до утра: менестрель пел, а хозяйка Дома рассказывала. Наутро менестрель Дайолин снова собрался в дорогу. Золотоволосая женщина положила ему в дорожный мешок каравай хлеба, головку сыра и немного сушеного мяса, наполнила флягу золотым яблочным вином и прибавила к этому маленький глиняный горшочек с душистым лесным медом.

Тебе суждена долгая дорога, сказала она. А я остаюсь. Если встретишь его, скажи — пусть возвращается домой.

Я жду…

Менестрель спускался по холму к реке, а на холме у дома стояла юная женщина с волосами цвета светлого золота, в узком темно-зеленом, как влажный лесной мох, платье, расшитом серебряными нитями. Стояла и смотрела вслед, поглаживая шею молодой оленихи: рассветные тени и блики скользили вокруг нее, невесомыми пальцами касались волос — и, когда менестрель оглянулся, ему на минуту показалось, что рядом с хозяйкой Дома танцуют светлые легкие духи леса…

Менестрель шел легко и быстро, но чем дальше оставался Дом, тем медленнее становился его шаг — пока, наконец, юноша не опустился на землю у корней древнего дуба. Сбросил мешок с плеча, достал из чехла черную лютню, подтянул струны и начал наигрывать простую тихую мелодию, еле слышно напевая что-то…

Так, говорят, была сложена баллада о Той, что Ждет. Но немногие знают, что у нее есть продолжение — то продолжение, которое никогда и никто не споет хозяйке Дома в Древнем Лесу.

Вторая баллада хорошо известна в землях Севера, в Семи Городах.

Имя ей — «Песнь воина».

Впрочем, что с того, что мало кому знакома вторая баллада? Легенда живет: легенда о женщине, ждущей мужа с неведомой давней войны — тысячи лет, потому что он сказал — я вернусь…

Безумная

(553–556 годы II Эпохи)

…Днем она была — Исилмэ, дочерью четвертого короля Нуменорэ Тар-Элендила Пармайтэ, правнука Элроса Тар-Минъятура, сестрой Сильмариэн Прекрасной и наследника короля, Иримона. Хрупкая девушка, почти девочка — длинные струящиеся пепельные волосы и вечно скромно опущенные глаза, прячущиеся в тени длинных ресниц. Кто смел бы подумать, что не скромность — истинная тому причина, что дочь Короля-Книжника до обморока, до дрожи боится, что в глазах ее кто-нибудь прочтет правду о ее другом, ночном я. Она боялась ночи — и ждала ее, как влюбленные ждут сладкой муки тех мгновений, когда — не обмолвиться даже случайным словом, когда замирает сердце от соприкосновения не — рук, но — теней. Ждала тех кратких и мучительных мгновений, когда — пусть это сон, бред, наваждение, — она могла видеть — его.

Она знала его имя, за пять веков еще не успевшее стать пугающей легендой, все еще бывшее живой частью прошлого, страшной правдой для людей Нуменорэ. Знала, что должна ненавидеть его. И — не могла.

Враг. Возлюбленный враг мой…

Безумие. Должно быть, верно говорят мудрые: хотя и изгнан Враг за пределы мира, но зерна лжи, посеянные им в людских душах, остались, чтобы дать со временем всходы недобрые. Враг искушен в обмане и лживых наваждениях — а она оказалась слишком слаба для того, чтобы противостоять им. И это лицо — прекрасное, гордое, скорбное, — и эти глаза, сияющие ярче и яснее звезд, и тонкие сильные руки Мастера и Творца, и черные крылья — все это ложь, бред наваждение… Враг умел, когда хотел, принимать облик прекрасный и благородный, ибо в таком обличьи легче смущать души, и лишь немногие могли проникнуть взглядом сквозь личину… «И дух Тьмы и Зла иногда может принимать облик светлый и лучезарный», — так говорят предания. Она сама читала это в книгах мудрости, заботливо собранных отцом. Знала все — и каждый раз с мучительным замиранием сердца ждала наступления ночи.

Она пыталась развеять наваждение, с жадностью набрасывалась на книги, повествующие о великих битвах прошлого, о светлых героях и о злодеяниях Врага. Она старалась вызвать в себе ненависть и отвращение к нему — и не могла.

«…и Сильмариллы, заключенные в хрустальном ларце, уже жгли его, и больно было руке, но он не разжал ее…»

Она видела его руки — обожженные, искалеченные, с тяжелыми наручниками на запястьях, — и с ужасом осознала, что эти руки все еще кажутся ей — прекрасными. Она видела рассеченное когтями орла лицо — и не ощутила ничего, кроме боли и щемящей нежности, в которой побоялась бы признаться себе даже та, ночная она. Когда-то она любила слушать, как отец рассказывает древние предания; теперь каждый такой вечер превращался для нее в невыносимую пытку, и она радовалась, что выпадают они нечасто — государственные дела, коли можно так назвать дрязги князей, требовали от отца слишком много времени. Она боялась, что в какой-то миг ночное я вырвется из-под власти ее воли.

Именно это заставило ее поселиться в небольшом летнем домике вне стен Верхнего города. Здесь было спокойнее. Здесь не войдет ночью в комнату мать. Здесь были книги. И был — Лорн, медно-рыжий длинноухий пес, меньше и стройнее могучих волкодавов