шестнадцать тогда было, все как дитя малое, сидит на полу да ложкой в миску колотит. А как забирать примешься ложку ту, ну не возможно же, честное слово, от стука голова просто взрывается, он в крик, а все в лежку.

Что там с ними дальше стало, неизвестно. Пожрали одичалые, или от голода загнулись? Они, скорей всего, и рты себе разлепить не догадались. Ну и ладно, проблемой меньше. Давно надо было от них избавляться. В этом Бен был полностью согласен с решением властей. А ведь были недовольные. Развели болтологию на форуме, вопили: «Это бесчеловечно!» Кривой Сэм их подогревал. Ну, его-то как раз понять можно, по слухам, один из крикунов — его отпрыск.

Правильно сказал Командор: «В первую очередь мы должны думать о людях». Сэм орал до хрипоты: «Они тоже люди!»

Вот тогда Командор все разъяснил. Бен подписался бы под каждым словом:

— Какие они люди? Уроды. Слепые, глухие, идиоты. В Городе и так беда. Куда ни глянь, кругом увечные — косолапые, горбатые, косые, у одного заячья губа, у другого волчья пасть… Но как отличить зерна от плевел? Пришла пора в этом разобраться. Эй, парень! — тут он указал с трибуны в толпу прямо на Бена. — Ты-ты, с пятном, как там тебя? Салага! Поди сюда!

У Бена чуть сердце не оборвалось. Он уже решил, что и его сейчас за человека считать перестанут, вслед за крикунами отправят. На негнущихся ногах он поплелся на зов Командора по коридору, образовавшемуся в толпе. Эти несколько шагов были самыми долгими в жизни.

— Поглядите-ка на него! — он крепко ухватил трехпалой рукой Бена за подбородок, разворачивая к толпе. — У парня мерзкое пятно в пол-лица, словно кровищей вымазали. Смотреть тошно! Но соображает он получше других. Сам на днях видел, как он помогал проводить ревизию припасов. Хоть и мал еще, сколько тебе?

— Четырнадцать!

— Слыхали? А трехзначные числа в уме множит! Как твое имя, малыш?

— Бен.

— Вот что, Бен, скажи-ка, сколько будет триста сорок два помножить, к примеру, на восемьсот девять?

На секунду Бену показалось, что от волнения он не скажет даже, сколько будет дважды два, но ответ, как обычно, просто высветился перед глазами.

— … Двести семьдесят шесть тысяч шестьсот семьдесят восемь.

Толпа восторженно загудела. Кто-то перепроверил счет и подтвердил ответ. Гул усилился.

— То-то, — продолжал Командор. — Вот он — человек, потому что разумный! А если каждого безмозглого выродка за человека считать, так вообще не понятно, во что превратимся. А нам нужно оставаться людьми! Расходимся!

Вот тогда Бен понял, Командор — не просто человек, он — Человечище! Думает о людях, знает о каждом, не гнушается руку подать. Столько лет прошло, а слезы и теперь наворачивались всякий раз, когда он вспоминал о том случае. И сейчас Бену не нравилось, что Старина Гарри недоволен Командором и его властью. Нет, Бен вовсе не собирался спорить с паршивцем. Больно надо! Закончит обучение и как-нибудь вечерком зайдет в Канцелярию сообщить кому следует. Еще посмотрим, как кое-кто будет щериться своей мерзкой ухмылочкой, когда его вышвырнут из Города без ружья и шокера, а затем просто забудут о его существовании.

Звон колоколов заставил Бена вздрогнуть.

— Эй, Салага, уснул, что ли? Люди ждут, показывай пропуск.

Спустя пару минут егеря оказались за Городской стеной. Лязг засова ударил по ушам — вот и все, что Город сказал им на прощание.

Город был щедр к своим жителям, внимателен и заботлив, давал все жизненно необходимое: еду, очищенную воду, одежду, жилище. Да, без излишеств, но нигде, кроме Города, и этого достать было невозможно.

Город укрывал от враждебного мира. Снаружи бесновалась природа, впадала в буйство, наступала со всех сторон, стремилась напасть, сожрать, поглотить — отомстить всеми способами ненавистному Царю-тирану за тысячелетия насилия. Так самый покорный раб становится неистовым борцом за свободу, лишь только почует слабину господина. А сейчас, не выдержав борьбы с самим собой, тиран повержен. Остатки цивилизации захлебывались в волне дикости, Стена Города сдерживала натиск хаоса.

В Городе царил порядок. Природа по-прежнему подчинялась человеку: растительность — в строго отведенных местах; животные обязаны людям жизнью и ей же расплачиваются за свое существование — человек питает их и питается ими, а не наоборот.

Главное, что давал Город, это возможность жить среди себе подобных, общаться, иметь женщин, продолжать род, вести осмысленное существование — приносить пользу. Устав гласил: «Гражданин, добровольно покидающий пределы Города, осознанно подвергает свою жизнь опасности, тем самым лишает Город своего вклада в общее дело сохранения и развития цивилизации».

Вот поэтому они, пренебрегшие Его дарами, возжелавшие для себя большего настолько, что готовы проститься и с миром порядка, и с собственной жизнью, не достойны иного прощания. Пусть последним Его звуком будет презрительно-холодный лязг засова.

Они еще вернутся с добычей, и Город великодушно простит их проступок, забудет прегрешения, распахнет врата, примет блудных сыновей своих. Обычно они возвращаются. Жаль только, что иногда по частям.

Они стояли около Городской стены, словно приросли к ней невидимой пуповиной и никак не могли оторваться, сделать шаг в раскинувшееся перед ними живое пространство — океан растений. По зеленой поверхности, пестрящей всеми оттенками, от привычного глазу цвета хаки, до невозможного изумрудного, перекатывались волны. Ветер будоражил травы.

Бен думал, как же они пойдут? Будут брести, разрывая своим телом спутанные стебли, или станут перешагивать, высоко поднимая ноги. А вдруг, там, внутри, кто-то живой шныряет, копошится, жрет сородича или сам становится добычей. И этот кто-то, кем бы он ни был, вцепится ему в ногу, прокусит грубую ткань штанов, прогрызет туго шнурованный ботинок, заберется под одежду, ужалит, впрыснув яд, или внесет инфекцию…

Тело тут же отреагировало на беспокойные мысли: появился зуд, ощущение, что кто-то уже ползает по обостренно чувствующей коже. Утренний ветер был напитан запахами. Казалось, все травы одновременно выпустили флюиды навстречу первым лучам солнца, маня к себе в порыве неистовой страсти миллионы насекомых, и в воздухе клубятся облака пыльцы, спор и едких запахов.

Стало трудно дышать. Из носа потекло, глаза слезились, кожа лица чесалась так сильно, что захотелось просто сорвать эпителий. Бен принялся безостановочно чихать, утираясь поначалу куском бинта, а после и вовсе рукавом. Гарри смотрел на это все, брезгливо морщась, потом задал вопрос по поводу антигистаминных, но напарник был настолько поражен