каждая, что на пять франков дороже, чем во Франции. И что же?! Я не был ни в Остенде, ни в Турне, ни в Белее, и две мои лицензии ни разу мне не послужили…

— Почему же?

— А потому, что всякий раз происходило что-нибудь непредвиденное и мешало мне употребить мои лицензии и воспользоваться приглашениями на охоту.

— Ну, а если до завтрашнего дня никакой непредвиденный случай не произойдет?

— Тогда я отправляюсь с вами, и с большим удовольствием.

— Помолимся же святому Губерту, чтобы он избавил нас от непредвиденных случаев!

Это Шервилю пришла в голову мысль обратиться с мольбой к святому.

И вот, словно святой Губерт ждал лишь последнего слова обращенной к нему мольбы, чтобы явить свое могущество, стоило Шервилю произнести это последнее слово, как в дверь, выходящую на бульвар, вдруг позвонили.

— Ой-ой-ой, друзья мои! — воскликнул я. — Ведь сейчас как раз то время, когда приносят почту.

Жозеф пошел открывать дверь.

Жозеф — это мой слуга.

Слуга-бельгиец в полном смысле слова, то есть в каждом французе видящий своего естественного врага.

Вы ведь знаете пословицу солдата в походе и школяра в чужом огороде:

"С паршивой овцы хоть шерсти клок…"

Это было любимое изречение Жозефа.

Итак, он пошел открыть дверь.

— Жозеф, — обратился к нему Этцель, — если это письмо из Парижа, порвите его.

Через несколько минут Жозеф вернулся с большим конвертом в руке.

— Ну, — произнес Этцель, — о чем я вас просил?

— Это не письмо, сударь, — ответил Жозеф, — это телеграмма.

— Ах, Боже мой! — вырвалось у меня. — Тем хуже!

— Ну все, пропала наша охота! — отозвался Шервиль.

— Дорогие друзья, вскрывайте сами конверт и решайте мою участь.

Жозеф передал телеграмму Этцелю.

Конверт был вскрыт.

Телеграмма состояла из трех строк:

"Париж, пятница. Дорогой Дюма, если я не получу "Совесть" к пятому числу текущего месяца, то, как предупредили меня Руайе и Ваез, шестого числа состоится репетиция неизвестной мне трагедии неведомого автора.

Все ясно, не так ли?

Лаферрьер".

Шервиль и Этцель переглянулись с изумленным видом.

— Ну, что скажете? — спросил я.

— А как далеко вы продвинулись с вашей драмой?

— Мне остается дописать половину пятой картины и полностью шестую.

— Тогда ничего не поделаешь.

— Во всяком случае, по отношению ко мне это так; а вы, друзья мои, поезжайте! Шервиль расскажет мне потом об охоте, Этцель разукрасит его рассказ, а я, хотя и буду лишен радости составить вам компанию, словно сам поохочусь с вами.

Я снова взял перо, минуту назад отложенное мною на каминную полку, попросил снова положить патроны в ягдташ, ягдташ — в шкаф, а ружье — в футляр, и, горестно вздыхая, поднялся к себе на третий этаж.

Ах, если бы в моем распоряжении был кто-нибудь, способный дописать эту драму, с какой радостью отправился бы я на охоту!

Пятого вечером моя полностью завершенная драма "Совесть" была отправлена в Париж, а шестого утром посыльный принес мне бедро косули вместе с таким письмом:

"Мой дорогой Дюма!

Посылаю Вам часть косули из Сент-Юбера. Сегодня вечером мы, Этцель и я, придем к Вам на чай, и я обещаю рассказать Вам об охоте, о какой Вам не доводилось слышать со времен Робин Гуда.

Жуаньо нежно Вас обнимает, а мы, Этцель и я, пожимаем Вашу руку.

Искренне Ваш де Шервиль".

Я дал моей кухарке рецепт маринада, придуманный моим другом Виймо, одним из совладельцев "Колокола и бутылки" в Компьене, а затем снова сел за работу.

В девять вечера мне доложили о приходе г-на де Шервиля и г-на Этцеля.

Триумфаторы вступили в дом под звуки фанфар.

Прежде всего я спросил их, что слышно о Жуаньо.

Оказалось, что Жуаньо выдал свою дочь замуж за сына бургомистра.

Охотники появились там в разгар свадьбы.

Через минуту Этцель, похоже заранее предвкушавший впечатление, которое должно было произвести предстоящее повествование, позвонил в колокольчик, предназначенный для вызова Жозефа, и объявил:

— Слово предоставляется Шервилю.

— Дорогой мой Дюма, — начал Шервиль, — полагаю, что я преподнесу вам довольно занятную историю на целый том.

— Хорошо, гонорар поделим на двоих, мой дорогой друг.

— Конечно же так! Выслушайте меня.

— Это на вашу долю выпало приключение?

— Нет, оно произошло всего-навсего с дедом метра Дени Палана, хозяина гостиницы "Три короля" в Сент-Юбере.

— А сколько лет метру Дени Палану?

— Ну, ему примерно лет сорок пять — пятьдесят.

— В таком случае действие происходит где-то в конце восемнадцатого века?

— Точно.

— Мы слушаем вас.

— Сначала я должен сообщить вам, что подтолкнуло Дени Палана рассказать нам об этом приключении, не правда ли?

— Мой дорогой друг, я полагаю, что вы затягиваете ваш рассказ.

— Поверьте, это не так! Пояснение необходимо: вы ничего не поймете в событии, если я не введу вас в курс дела.

— Так вводите же, друг мой, вводите; вступление требует большого мастерства от романистов и драматургов; только, ради Бога, без длиннот!

— Будьте спокойны!

— Тогда вперед!

— Друзья мои, — заявил Этцель, — спать во время рассказа разрешается, а вот храпеть — нечестно. Итак, начинайте, Шервиль!

И тот начал рассказывать.

— Из-за свадьбы дочери Жуаньо нам пришлось отказаться от намерения остановиться у него, и, несмотря на его многократные приглашения, мы настояли на том, что устроимся в гостинице "Три короля".

Стоило нам туда войти, как мы сразу поняли, какая ошибка была нами допущена. С эгоистической точки зрения, было бы предпочтительнее проявить бестактность и остановиться у Жуаньо.

Не знаю, происходило ли когда-нибудь такое, что три короля, переночевав у Дени Палана, даровали ему право повесить над его входной дверью эту аристократическую вывеску; но если три короля, будь то даже три царя-мав-ра — Валтасар, Гаспар и Мельхиор, — когда-либо и попадали в эту западню, то, дорогой мой Дюма, при всех ваших республиканских убеждениях, было бы актом милосердия предупредить трех коронованных особ, проезжающих через Сент-Юбер, чтобы они не соблазнились картиной, изображающей трех самодержцев в их королевских одеяниях. Если хорошенько подумать, короли — это люди, хотя господин Вольтер некогда сказал:

Коль хочешь быть превыше короля, что мнишь ты о себе?

Итак, запомните, и запомните как следует, что в гостинице "Три короля" нельзя устраивать ни свадеб, ни пирушек и туда нельзя являться ни пешим ходом, ни верхом.

Там едят с ладони и спят на стуле.

К этому следует добавить, в похвалу