своего царствования. Владислав преследовал беглеца до Перуджи и там погиб от яда. Короля отравил отец его любовницы, притом способом столь необычным, что об этом даже рассказывать затруднительно. Человек этот был аптекарем; подкупленный легко догадаться кем, он изыскивал возможность отравить Владислава, как вдруг к нему пришла дочь и пожаловалась, что король охладел к ней. И тогда отец дал дочери некую мазь, велев натереться ею и дав заверение, что эта мазь обладает свойствами, которые могут вернуть неверного любовника. Бедная девушка поверила отцу и в точности исполнила его наставления. На следующий день после того, как ей представился случай провести этот опыт, она умерла. Владислав пережил ее всего на неделю.

Все это, как мы видим, было крайне гнусно. И вот, наконец, созванный собор разом сместил всех трех пап и назначил четвертого — им стал Мартин V. Григорий XII прислал из Римини акт о своем добровольном отречении; Бенедикт XIII, находившийся в Испании, продолжал сопротивляться. Что же касается Иоанна XXIII, то вначале он председательствовал на соборе, затем вступил в борьбу с императором Сигизмундом, затем бежал, был захвачен в плен, низложен и в конце концов нашел убежище у своего друга Козимо, во Флоренции, где и умер. Козимо, хранивший верность другу и после его смерти, заказал Донателло надгробие и сам сочинил эпитафию, а когда Мартин V потребовал соскоблить ее, направил законно избранному папе ответ, лаконичность которого ничуть не лишала его ясности: «Quod scripsi, scripsi^[3]». Таким образом, Иоанну XXIII, постановлением собора вновь получившему сан кардинала, после смерти повезло больше, чем при жизни: в надгробной эпитафии он остался папой.

Мы шли за толпой, все такой же плотной и такой же молчаливой, по Виа деи Черретани, а затем, когда людской поток разделился надвое, свернули налево и через мгновение очутились перед фасадом великолепного Палаццо Строцци, который в гораздо большей степени, чем многие другие достопримечательности, заслужил восторженный отзыв Вазари.

В самом деле, мало сказать, что Палаццо Строцци грандиозен и великолепен: это просто чудо; перед вами не камни, соединенные вместе известью и цементом, а целая глыба, словно высеченная в скале. Ни одна историческая хроника, пусть даже изящно написанная, обстоятельная, изобилующая живописными подробностями, не может дать такого понимания, как эта книга в камне, о повседневной жизни, нравах, обычаях, тревогах, любви и ненависти людей XV столетия. В этом здании — вся феодальная эпоха, явленная через могущество отдельной личности; если человек был достаточно богат, чтобы выстроить себе подобную крепость, ничто не мешало ему объявить войну своему королю.

Филиппо Строцци Старший заказал этот прекрасный дворец Бенедетто да Майяно, который создал план и заложил фундамент, однако успел довести строительство лишь до третьего этажа: ему пришлось уехать в Рим. К счастью, в это время во Флоренцию прибыл кузен братьев Поллайоло, прозванный Кронака, то есть «Хроника», за привычку рассказывать каждому встречному и при каждом случае о своем путешествии в Рим. Это путешествие, хотя и сделавшее его посмешищем просто как человека, все же оказалось для него небесполезным как для мастера. Кронака успел глубоко изучить шедевры древности, что он и доказал, создав великолепный антаблемент, работа над которым, однако, была прервана на середине из-за волнений во Флоренции и изгнания семьи Строцци.

В этом великолепном дворце примечательно все, вплоть до фонарей, которые, в соответствии с особой привилегией знати, могущественные синьоры имели право зажигать по торжественным дням на своем жилище. Следует сказать, что фонари эти, равно как и кольца для факелов, — произведение Никколо Гроссо, которого Лоренцо Великолепный прозвал Никколо Капарра («Задаток»). Это прозвище закрепилось за мастером потому, что он не желал браться за работу, пока не получит задаток, и не соглашался отдать готовую работу, пока заказчик не рассчитается с ним сполна. Следует сказать, что Никколо Капарра вполне заслужил свое насмешливое прозвище. Он заказал и повесил над своей мастерской вывеску, на которой были изображены счетные книги, охваченные пламенем, и всякий раз, когда у него просили сделать что-либо в долг, пусть даже на один только час, он выводил нескромного клиента за дверь, указывал ему на вывеску и говорил: «Вы же видите, я ничего не могу сделать для вас в долг, ибо мои кассовые книги сгорели».

Само собой разумеется, что эту твердость в принципах мастер выказывал всем без различия. Однажды Синьория заказала ему пару каминных подставок для дров и, по заведенному им правилу, внесла в качестве задатка половину условленной суммы. Закончив работу, Никколо уведомил Синьорию, что она может уплатить ему вторую половину, так как подставки готовы. Проведитор передал ему, чтобы он привез их в Синьорию, где с ним тут же расплатятся. Никколо ответил, что до тех пор, пока с ним не рассчитаются сполна, подставки останутся в мастерской. Разъяренный проведитор через одного из своих людей передал ему, что не понимает причину его отказа: ведь половину денег он уже получил. «Это справедливо», — согласился Никколо и вручил посланцу одну из двух подставок. Ничего не сумев больше добиться от мастера, посланец принес полученный им образец проведитору, и тот пришел в такой восторг от замечательной работы Никколо, что тут же отправил ему остаток денег, чтобы получить вторую подставку. И сделал он это вовремя: злосчастная подставка уже лежала на наковальне, и беспощадный Никколо Капарра поднял молот, чтобы расплющить ее.

Что за чудесная это была эпоха, когда все любили искусство, даже синьоры, и все были художниками, даже кузнецы! Жители Флоренции безмерно гордились возводимыми у них дворцами: когда в город прибыл Карл VIII, Синьория предложила государю, несмотря на его занятость, полюбоваться на чудо, и его повели осматривать шедевр Бенедетто да Майано. Но грубоватый французский король был еще до некоторой степени варваром, а потому лишь мельком взглянул на дивное здание, спросив у сопровождавшего его Пьеро Каппони: «Это ведь дом Строцци, верно?» — «Да, мессер», — ответил Каппони, проявив к королю такую же непочтительность, какую король, по его мнению, проявил к дворцу Строцци.

Этот дворец и в самом деле принадлежал прославленному семейству Строцци, которое существует и в наши дни и которое дало Франции одного из ее маршалов. Вплоть до отмены у нас наследственного пэрства существовал пэр Франции, носивший это имя, а глава семьи Строцци, всегда считая себя французом, письменно поздравлял французского короля с Новым Годом и с