смотрю на них.

— Не опаздывай. Не облажайся. Завтра днем ты увидишь, как живет другая половина, понял, сынок? — Я киваю. — Хорошо. А теперь убирайся из моего кабинета.

Я смотрю на него сверху вниз.

Его хриплый смешок бьет мне в спину, когда я поворачиваюсь к двери.

— И Мистер Дэниелс?

Я останавливаюсь, но отказываюсь смотреть ему в лицо.

— Я знаю, это будет трудно, но постарайся не быть полным придурком для ребенка.

Тренер полный мудак.

Не то, чтобы меня это волновало, потому что я тоже тот ещё засранец. В наши дни меня мало что волнует, так с чего бы ему думать, что меня будет волновать какой-то гребаный ребенок? Особенно когда меня принуждают?

Мои друзья называют меня безжалостным; они утверждают, что в моих жилах течет холодная кровь, и со мной невозможно сблизиться.

Но мне это нравится, мне нравится создавать дистанцию. Я никому не нужен, а мне они нужны еще меньше. Счастье — это миф. Кому это нужно? Этот гнев, закипающий во мне, более осязаем, чем любое счастье, которое я забыл, как чувствовать. Я всегда был сам по себе.

Пятнадцать лет меня это вполне устраивало.

Я все еще киплю от злости, когда вхожу в продуктовый магазин, хватаю тележку и с целеустремленным видом толкаю ее по проходам, не замедляя шага.

Овсяные хлопья. Нектар агавы. Грецкий орех.

Я неторопливо иду в отдел питания и органики, руки автоматически тянутся к протеиновому порошку, сжимают черный пластиковый контейнер в одной руке и бросают его поверх мяса, хлеба и бутылок с водой.

Повернув в проход и толкнув тележку с правой стороны прохода, я затормозил, чуть не врезавшись в маленькую девочку на цыпочках, тянущуюся к полке. Ее черные кудрявые волосы туго стянуты в две косички, худые руки тянутся к коробке, до которой она никогда не дотянется.

Даже на цыпочках.

К тому же, она мне мешает.

— Черт, я чуть не ударил тебя, — рычу я. – Тебе нужно быть внимательнее.

Она игнорирует мое предупреждение.

— Ты можешь достать это для меня? — Ее грязные маленькие пальчики тянутся к красной коробке с сахарными рожками, указывая пальцем на верхнюю полку. Я замечаю, что ее крохотные пальчики выкрашены в блестящий синий цвет, а под ногтями кусочки грязи.

— Тебе разве следует разговаривать с незнакомцами? — ругаю я ее, но все равно беру коробку с полки и грубо сую упаковку в ее цепкие руки. Оглядываюсь вокруг. Впервые заметив, что она без присмотра. — Господи, малыш, где твои родители?

— В школе.

— В школе?

— Мой папа работает, а мама учится в колледже.

— С кем ты тогда, черт возьми?

Маленькая выскочка игнорирует меня, наклонив голову, сузив свои немигающие бусинки карих глаз на меня.

— Ты говоришь плохие слова.

Я не в настроении быть вежливым, поэтому рявкаю в ответ:

— Я взрослый. Я могу говорить все, что захочу.

— Я все расскажу, — ее маленький ротик неодобрительно морщится, и я чувствую, как она молча осуждает меня.

— Да, хорошо, малыш, сделай это.

— Саммер? — зовет громкий женский голос откуда-то из-за угла.

Обладательница этого голоса в серо-белом вихре выныривает из-за угла, задыхаясь, когда видит нас.

— О Боже, вот ты где!

Она падает на колени.

Притягивает тощую малышку к себе в объятия.

—О боже, — повторяет женщина, заикаясь. — Милая, ты не можешь вот так взять и уйти! Ты напугала меня до смерти. Разве ты не слышала, как я звала тебя?

Малышка, очевидно, Саммер, держится за нее, пытаясь свободно шевелиться.

— Я покупала мороженое в рожках и посыпке.

— Саммер. — Женщина заключает девочку в объятия. Прерывисто вздыхает. — Саммер, когда я… я не смогла найти тебя, я подумала, что кто-то похитил тебя. Я думала, у меня будет сердечный приступ.

— Я была прямо здесь, Ви, — пищит малышка в куртку женщины, пытаясь дышать сквозь объятия. — Этот мальчик достал мои рожки.

Этот мальчик?

Я поднял руки.

—Вау, малыш, не тащи меня с собой в канаву.

Тут женщина чувствует мое присутствие и поднимает голову. Вверх. Вверх, и смотрит прямо в мои бесстрастные, раздраженные глаза.

Наши взгляды встречаются, и я с удивлением понимаю, что она не так стара, как я думал; это молодая женщина, которая выглядит смутно знакомой.

Ее глаза блестящего орехового оттенка расширяются от паники и узнавания при виде меня, вероятно, потому, что я бросаю на нее недружелюбный хмурый взгляд. Я пугаю большинство людей и горжусь этим.

Она приоткрывает рот, но не слышно ни звука, только испуганный писк. Она быстро приходит в себя, крепче обнимает девочку и гладит ее слабые маленькие предплечья.

—Т-ты долго с ней ждал?

Когда я понимаю, что она обращается ко мне, фыркаю и игнорирую ее вопрос, вместо этого указывая на очевидное.

— Леди, из вас получилась дерьмовая няня. Ее могли похитить.

Ее голова и плечи опускаются от стыда.

— Я знаю! Поверь мне, я знаю.

Рот молодой женщины снова сжимается, подбородок дрожит. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, она нервно сглатывает.

— Спасибо за помощь.

— Помощь? Забавно. Я не добрый самаритянин. — Я не хочу, чтобы она благодарила меня или затягивала эту умопомрачительную болтовню. — Я только помешал ей опрокинуть стеллаж. Она коротышка.

— Тем не менее, с-спасибо. — Еще одно быстрое пожатие плеч малышки, и молодая женщина встает.

Миниатюрная, я оцениваю ее рост примерно в пять футов пять дюймов (165 см) — крошечная по сравнению с моими шестью футами (183 см). Широко раскрытые карие глаза. Густые светлые волосы, такие светлые, что кажутся белыми, ниспадают на плечи замысловатой косой. Мой взгляд немедленно падает на вырез ее поношенного свитера Айовы, оценивая ее грудь.

Плоская.

Облом, хреново.

Я изучаю ее раскрасневшееся лицо прищуренными, полными сомнения глазами.

— Я тебя знаю?

Она сглатывает и смотрит направо.

— Я так не думаю.

Терпеть не могу