Анатолий Степанов АКЦИЯ (повесть)

Чуть справа и ощутимо внизу была площадь Воровского весны сорок третьего года. Замысловато напряженный каменный Воровский недвижно наблюдал, как к Наркомату иностранных дел подъехала «Эмка». Из нее вышел человек в полувоенной форме, прошел в подъезд. Потом было пусто. Потом быстро прошагал к Кузнецкому энергичный военный. Редки, редки еще прохожие в Москве.

А голос – жалостный и скучный – бубнил:

– Я все рассказал, это мне зачтется, гражданин начальник? Чистосердечно. Как только меня взяли, так сразу и рассказал.

Генерал-майор отошел от окна, сел за стол, спросил:

– А если бы не взяли?

– Так взяли же! – почти радостно констатировал свершившееся молодой, приятной наружности человек в солдатской форме без погон. – Чистосердечное ведь засчитывается, а?

– Об этом будете беседовать в трибунале. – Генерал выдвинул ящик стола, достал три фотографии. – Посмотрите. Они?

Молодой человек принял фотографии, посмотрел на них по-очереди, еще раз посмотрел, слегка затуманился лицом, сложил их в стопку, подтвердил тихо:

– Они. Я-то из первой партии, они с нами цацкались, так что видел их часто и ошибиться не могу. – Еще раз перебрал фотографии, ностальгически вспомнил: – Бауэр. Вирт. Кареев.

– О Карееве подробнее…

Наверное, комната в приличном пансионате среднего европейского городка. Приличного, но не более того. Городка, но не города. Обжитая комната, обжитая аккуратным интеллигентным холостяком не первой молодости. Книги, курительные принадлежности, фотографии по стенам в рамках и красного дерева, плед – вещи одного человека.

Человек этот лежал под пледом и читал дневники Толстого из девяностотомного академического издания. Читал, улыбался, отчеркивал что-то карандашиком. В дверь осторожно постучали.

– Прошу вас! – откликнулся человек на диване, но с дивана не поднялся.

– Извините, – сказал вошедший. Он был молод, хорош собой, в немецкой полевой форме без погон. – Господин Кареев, вас просят быть у господина полковника.

– Валентин Николаевич, бесстрастно поправил его хозяин комнаты, поднялся с дивана и снял домашнюю куртку.

– Что? – удивился молодой.

– Тебе скоро туда. Пора отвыкать от господ.

– Мне это легче легкого, Валентин Николаевич.

– Почему же? – господин Кареев, ничуть не стесняясь присутствия постороннего, снял домашние брюки.

– По-настоящему привыкнуть не успел.

– Ванин, кажется? – спросил Кареев, застегивая белую рубашку. Он одевался не торопясь, но споро, по-военному быстро.

– Так точно.

– Ты мне нравишься, Ванин. И фамилия у тебя хорошая. Иди, доложи: буду ровно через пять минут.

Карееву было около пятидесяти, скорее, больше, чем меньше. Но он поддерживал форму. А точный, офицерский постав шеи и плеч делал его моложавым.

Приличного пансионата не было, была комната в казарме.

Элегантный господин Кареев немного прошел коридором казармы и вышел во двор. Казарма (видимо, когда-то погранзастава) была расположена покоем. Выйдя из жилого ее крыла, Кареев наискось пересек двор и, подойдя к соединившей оба крыла здания центральной административной части, предъявил пропуск часовому со шмайсером на изготовке. Осветив фонариком сначала Кареева, потом пропуск, часовой козырнул и распахнул дверь.

В добротно и даже с некоторым изяществом обставленном

обширном кабинете Кареева ждали полковник (постарше) и оберштурмбанфюрер (помоложе). Кареев вошел, поклонился непринужденно:

– Добрый вечер, господа!

Оба милостиво склонили проборы, а полковник сказал:

– Точнее не вечер, а ночь… Мы говорим по-русски, Бауэр?

Оберштурмбанфюрер, к которому обращался полковник, медленно подбирая слова, ответил по-русски же, – абсолютно правильно:

– Конечно, Вирт. Мы все должны здесь говорить по-русски.

– С чего начнем? – Кареев был светски оживлен. – Да, господа, удивительные эти создания – большевики! Решили издать, кого бы вы думали – Толстого! Полное собрание! Девяносто томов! Издание рассчитано на много лет. На много лет! Они рассчитывают! Перед моим визитом к вам я заглянул в дневники великого старца…

– Я перебью вас, Валентин Николаевич, – полковник ласково положил ладонь на коленку Кареева и уже серьезно начал: – Завтра утром к нам прибывает новая группа из Кенигсбергской школы в составе семнадцати человек.

– Но так же нельзя! – возмутился Кареев. – Только неделю тому назад прислана очередная группа. Сбивается ритм, ломается точно отработанная система доводки. И почему – Кенигсбергская? Наш поставщик – Варшава!

– Мы не будем обсуждать приказы командования, – сказал Бауэр.

– Что ж, не будем обсуждать, – обиженно согласился Кареев. – Давайте исполнять их. Только вместо доброй штучной работы – конвейер.

– В это лето, Валентин Николаевич, агентов понадобится много, – пояснил Вирт.

– Но много – не значит плохо!

– Не значит. Поэтому дело нашей с вами офицерской чести сделать нашу работу хорошо. Даже если это свыше наших сил.

– Фюрер призывает к этому всю Германию, – заявил Бауэр.

– Вот так обстоят наши с вами дела, Валентин Николаевич, – улыбнулся полковник.

– Ясно, – Карееву действительно все было ясно.

– Выпить хотите? – предложил Бауэр.

– Очень, – ответил Кареев и, рассмеявшись обаятельно, добавил: – Мой отец всегда подносил кучеру стакан водки за ретивость.

– Коньяк, виски, водка? – Бауэр на шпильку Кареева не отреагировал.

– Я же сказал – стакан водки.

Бауэр подошел к солидному бюрократическому шкафу, распахнул дверцы. За ними обнаружился роскошный бар с бутылками на все вкусы. Бауэр взял бутылку водки и, не скупясь, наполнил стакан до краев.

– Бр-р, какая гадость! – полковника передернуло.

– Кусочек черного хлеба, луковицу, хотя бы… – попросил Кареев.

Бауэр достал из бара тарелку с бутербродом. Кареев медленно, но беспрерывно лил из стакана себе в глотку. Допил, развернул бутербродик тыльной стороной, понюхал и положил обратно на тарелку.

– Так на чем мы остановились, господин полковник?

Бауэр радостно и поощрительно захохотал, а полковник, как ни в чем не бывало, поднял с письменного стола тоненькую стопку дел и вручил ее Карееву.

– Как всегда, Валентин Николаевич, первичное знакомство под нашим утлом зрения. Общий уровень, общая оценка индивидуальности в ту или иную сторону. И так далее.

Он подошел к еле заметной двери в стене, открыл ее ключом. Дверь – стальная – мягко и могуче отошла.

– Прошу.

Кареев вошел в святая святых – архив. Не комнатка даже, – так, чулан. Но с немецкой аккуратностью – стол для работы, стеллажи с папками, стул. Кареев положил свою стопочку на стол и вопросительно обернулся к