пригнулась к кровати, сказала тихо на родном наречии:

— Неужто помнишь все, что я в лесу тебе наговорила, Забава Твердятишна? Только ты на мужа не серчай. Здесь, пока тебя не было, ведьмы всем заправляли. А хозяйкой над ними была Труди, сестра Брегги и Асвейг. Кейлев сказал, что она конунга Харальда околдовала. Голову ему задурила чарами. И женился он не по своей воле!

Околдовала, метнулось в уме у Забавы. Чары, выходит?

На одно короткое мгновенье ей стало легче. Но тут же она яростно подумала — то ли был этот морок, то ли нет! Однако свадьбу Харальд отпраздновал как положено, с невестой, украшенной венцом, и пиром для всего войска!

Еще, небось, и шлемы с копий перед той девкой сбивал, мелькнуло у Забавы. Силой молодецкой похвалялся, как когда-то перед ней самой. А белокурая Труди на него любовалась…

Забава коротко выдохнула, ощутив, как засаднила треснувшая на губе корочка. Неждана, глядя ей в лицо, поспешно добавила на родном языке:

— Но теперь морок спал. Конунг нынче ведьм допрашивает. И Труди эту, которая исхитрилась его женой стать, уволок на допрос. Кончилась над ним ведьмина власть! Ты об этом больше не печалься, Забава Твердятишна. Вот увидишь, конунг Харальд всех ведьм на чистую воду выведет. Уж он-то знает, как это делается! А ты себя побереги. Давай я тебя молоком напою, с медом. Вон как губы пересохли!

Она повернулась и потянулась куда-то в сторону.

Харальд и впрямь умеет допрашивать, метнулось в уме у Забавы. Тогда, в Йорингарде, она в этом убедилась.

Внутри вдруг шевельнулась жалость — пусть и слабенькая на этот раз, тенью от привычной. Ведьмы, сказала Неждана. Значит, на допросе у Харальда лишь бабы да девки. И ту, на которой он недавно женился, тоже уволок? После свадебного пира да к Харальду на допрос…

Но Забава эту жалость отогнала — потому что дите в ее животе ни разу не трепыхнулось после того, как она пришла в себя. Жив ли ребенок? А она тут сестру Асвейг и Брегги жалеет Те ее саму обернули волчицей, эта Харальда на себе оженила… сестры, что и говорить. Одно дело делали!

Если, конечно, все было именно так, как говорит Неждана. Кто его знает, что на самом деле случилось между Харальдом и Труди?

Забава беззвучно шевельнула губами — захотелось вдруг выругаться. Грязно, смачно, как нартвежские мужики ругаются спьяну. И точно заскребся кто-то внутри, царапая по сердцу когтями. Тут же прилетела мысль, будто и не ее, слитая с воспоминанием о каком-то запахе — самка, но слабая. Редко злится… больная?

Забава быстро выдохнула, отгоняя непонятный морок. Еще крепче прижала живот здоровой рукой, следом поискала глазами Кейлева.

Старик, пока Неждана рассказывала ей про Харальда и ведьм, тихо отступил от кровати. И уже почти дошел до двери.

— Ты когда-то сказал, отец, — уронила Забава, глядя ему в спину, — что я тебе не только дочь. Но и дротнинг.

Неждана торопливо подсунула ей под нос чашу с молоком, и Забава бросила загнанный взгляд на белый кружок, плескавшийся меж серебряных краев. Пить хотелось нестерпимо. Но упустить Кейлева она не могла. Потому что он втихомолку собрался послать весточку Харальду…

Старик остановился. Заявил, разворачиваясь:

— Конунг отловил стаю ведьм, Сванхильд. И сейчас он их допрашивает. Не нужно ему мешать. Один раз в Йорингарде ты это уже сделала. Помнишь, чем все закончилось?

В его словах была горькая правда, но они подтверждали сказанное Нежданой — и Забава на одно короткое мгновенье ощутила недобрую радость. Тут же бросила, устыдившись себя:

— Я должна увидеть Харальда, отец. И прежде, чем ты пошлешь вестника.

— Зачем? — прямо, без околичностей, спросил Кейлев.

Забава на мгновенье замерла. Потом, решившись, выдохнула:

— Хочу знать, что здесь случилось. Если… если тут и впрямь замешано колдовство, то я должна на нее посмотреть. И на него. Ты сказал, что я твоя дротнинг…

Голос ее оборвался — потому что изнутри снова плеснуло злостью, и горло вконец пересохло. Кейлев буркнул:

— Ты ранена. Тебе нужно лежать.

Лежать-то нужно, только где взять силы все стерпеть, горестно и яростно подумала Забава. Потом, конечно, Харальд придет и расскажет — но расскажет он далеко не все. Лишь то, что сам захочет, и сам решит ей открыть. Так Харальд поступал всегда. Что с Красавой, что в других делах…

А она и этому рада была. Но теперь-то все иначе. Он женился на другой. При всем войске ее целовал-ласкал…

Со мной так не поступал, вдруг мелькнуло у Забавы. На их свадебном пиру, и на других пирах разве что руку ей гладил. Или колено. И что теперь? Жить с Харальдом, помнить это, слушать его и думать — а той Труди он те же слова говорил? Ласкал так же? Или пожарче, раз уж на пиру при людях не сдержался?

Случись это прежде, было бы проще. И легче. Но не теперь, когда он уже сказал — ты одна на все края, другой такой нет!

Он сказал, а она поверила…

— Я припоминаю, — хрипло прошептала Забава, уставившись Кейлеву в глаза, — что когда было нужно, мой брат на руках отнес меня к девке, в которую вселилась ведьма.

Она не стала упоминать, что это была ее двоюродная сестра, чтобы Кейлев не перевел разговор на другое, не принялся ворчать, что рабыня не может быть сестрой дротнинг. Даже имени ее не назвала. Глотнула воздуха пересохшим ртом, неровно продолжила:

— Кто-то должен был ее расспросить — и меня отнесли. Болли здесь. Он мой брат… или Болли так хорошо погулял на свадьбе Харальда, что теперь не сможет меня поднять?

Следом Забава бросила еще один жадный взгляд на молоко — и качнула головой, давая знать Неждане, чтобы та убрала чашу. Откинула голову, опершись затылком на стену за изголовьем кровати. Ощутила, как по телу прошлась предательская дрожь…

Чуток потерплю, мелькнуло у нее.

Кейлев не должен видеть, как она, трясясь от слабости и захлебываясь, пьет молоко. Надо немного потерпеть.

Сванхильд, с трудом приподнявшаяся на подушках, была бледней бледного. Короткие золотистые прядки окружали ее лицо одуванчиковым пухом — и Кейлев, глядя на нее, вдруг вспомнил худую, измученную полонянку, которую ярл Свальд привез в дар Харальду на исходе прошлого лета.

Теперь Сванхильд снова выглядела заморенной.

Эх, дочь, подумал вдруг Кейлев с сожалением. Разве так должна вести себя дротнинг? Не объяснять надо, и не напоминать о прошлом, а приказы пожестче отдавать. Умны они или нет — это уже дело конунга. Но никак не тех, кому приказы отданы. И лицо следует держать каменным, а в голос подпустить стали.

Но с другой стороны, кто научит дочь положенному, если не отец? Кто проследит за тем, чтобы ее слушались? И сам покажет пример остальным, как почитать ее волю?

Я ей слишком